– Олень… Вон там, за орешником…

Она вздрогнула, пробуждаясь от своих мавкячих дум. Ноги стиснули шею с излишней поспешностью, он снова ощутил обеими щеками ее нежную кожу.

– Где?.. Ух ты, какой красавец!

Он чувствовал, как она поспешно сорвала со своей узенькой спины лук. Над головой послышался едва слышный скрип сгибаемого дерева. Он схватил свой лук, наложил стрелу и выстрелил, почти не целясь, ибо над головой уже щелкнула тетива.

Его стрела исчезла в зелени. По ту сторону затрещало, в стороне колыхнулись кусты, потом еще и еще. Когда он, побуждаемой мавкой, проломился через заросли, олень еще бился, успев сделать всего три прыжка. Ее стрела торчала в горле, а его стрела пробила левый бок.

Ее маленькая ладошка погладила его по уху.

– Присядь. Я разделаю зверя… Ты в самом деле стреляешь неплохо. Прямо в сердце! Но это случайно. Ты не мог его видеть. А я прямо в горло…

Он присел, буркнул:

– Давай я сам. Это мужское дело. Если женщина разделает, то и есть будет противно.

Над головой прозвенел серебристый смех.

– Я не женщина, чужеземец! Я мавка… Но разделай, если сумеешь. Только будь осторожен с ножом, если понимаешь, о чем я… Я успею сломать шею раньше.

Он покосился на нежное колено, чувствуя сильное желание коснуться его губами. Сглотнул, пообещал осипшим голосом:

– Я буду осторожным.

Оленя он и разделал, и жарил на углях, а мавка все ерзала в нетерпении и приговаривала:

– Ну, уже готово!.. Уже!..

– Еще не уже, – сказал он. – Щас будет готово…

Он сунул руку в мешок, мавка насторожилась, но он на ощупь выдрал из-под спящей жабы узелок, мавка распахнула глаза в великом удивлении:

– Соль?.. Как здорово!

– И ты соль любишь?

– А кто ее не любит?

– Тоже верно, – сказал он. – Я видел, как козы сотни верст проходят, только бы полизать глыбу соли… Вот щас посолю… а потом вот здесь… и все, можно есть… коза.

– Сам ты… Ты знаешь, на кого ты похож?

– Знаю, – ответил он. – Но ты лучше помалкивай.

Он разделал оленя целиком и зажарил все куски. Поблизости росли жгучие травы, молодое мясо с готовностью дало сладкий сок, мавка чавкала и восторгалась, он ел быстро и жадно, чувствуя, как в груди нарастает радостное рычание большого и сильного зверя. И хотя он умел несколько дней бежать вообще без крошки во рту, но когда выпадает вот такая возможность, то надо жрать, жрать от пуза, лопать вволю и в запас, распускать пояс и снова жрать, пока не полезет из ушей.

После сытного обеда мавка возжелала малость отдохнуть, а то у нее от тряски заболит переполненный живот, но, похоже, как и Мрак, отдыхать не умела и не любила: тут же указала на выглядывающие из кустов острые рыжие мордочки:

– Им тоже поесть надо, пойдем отсюда.

– Да, – согласился он, – после тебя там остались только копыта.

– После тебя, – уличила она. – Ты ж кости грыз, зверюга!

– В костях самый сладкий мозг, – возразил он. – Вон у тебя хоть и тоненькие, а знаешь, сколько в них сладости?

– Но-но, – сказала она предостерегающе, – поднимайся!

Через четверть часа заросли остались далеко позади, мавка жадно присматривалась к новым для нее рощам, заросшим лесом холмам.

Дорога постепенно стала шире, протореннее. Мраку почудились запахи дыма, окалины железа, угля, но ветерок стих, и он не был уверен, что ему не почудилось.

– А что там? – спросил он.

Голос пояснил словоохотливо:

– Там уже веси одна возле другой, а еще дальше – стольный град Барбус. Так говорят, я там не бывала. Но мы, конечно же, туда не пойдем…

– Почему? – удивился Мрак.

В голосе мавки прозвучала насмешка:

– Ну и туп же ты, чужеземец… Тебе идти туда тоже не стоит. Пропадешь, тебя и куры лапами загребут. Там народ злой, быстрый.