Мрак подумал, что он видел золота побольше, чем старик даже может вообразить, но смолчал, не в золоте дело, спросил только:
– И где тайная встреча?
Первый день в Барбусе
Жаба лежала посредине ложа кверху брюхом. Подушку ухитрилась скомкать, изжевать угол, после чего вовсе спихнула на пол. Мрак почесал ей пальцем широкую грудку, она захрюкала и подрыгала задней лапой. Он тихонько прикрыл ее одеялом, отошел на цыпочках. Дверь тихонько скрипнула, он оглянулся, но жаба дрыхла, не больше чувствительная к звукам и шорохам, чем булыжник.
Внизу в харчевне слышались удалые голоса, кто-то кому-то бьет морду, другие постояльцы пробуют петь, слышен звон посуды. Ноги бесшумно вынесли его потихоньку на улицу, легкие жадно ухватили запах свежескошенного сена, молодой хвои, березовых листьев, ароматы конской сбруи.
Небо выгнулось темным загадочным куполом, звезды мелкие, колючие, совсем не роскошно летние, а будто кристаллики льда. Бледный ковшик ныряет в темных тучах, как в неспокойном море. Корчма отдалялась за спиной, со всех сторон обступила тьма: факелы у крыльца трусливо остались там, в уюте и безопасности, а к слабому свету звезд обнаглевшие человечьи глаза привыкают чересчур медленно.
Он пошел, однако, быстро, потом перешел на бег. Мир стал черно-белым, краски исчезли, зато видел отчетливо: глаза оставались наполовину волчьими, а ноздри жадно ловят запахи, даже со слабым человечьим нюхом мог сказать, где недавно проехала телега, что на ней везли, а где дорогу пересек странный караван, в котором была только рыба и железо, много железа…
Развалины он увидел издали, даже не развалины, а просто груду камней, остатки постаревшей и рассыпавшейся горы. Луна изредка выныривала из прорех тучи, бледный неживой свет падал на гладкие, как огромные яйца, валуны, но от такого света в щелях становилось еще темнее.
Мрак перешел на шаг, сказал:
– Привет, Агиляр! Можешь не прятаться, я хорошо тебя вижу.
В темноте завозились, Мрак услышал кряхтение и недовольный голос:
– Я думал, меня никто не может заметить…
– Тогда не ешь мясо с жареным луком, – сказал Мрак. – И не заедай пережаренной яичницей с диким чесноком. Да и вино ты пил как-то странно: будто плавал в нем…
Из темноты выступил Агиляр, сказал торопливо:
– Это я растирал вином ноги. Думаешь, легко в мои годы вот так, как бродяга? Да еще ночью?.. Мои одногодки вот сейчас спят на мягких ложах…
– Вином, – сказал Мрак, – ноги?
– Ноги, – ответил Агиляр со злорадством. – Хорошим вином!
– Не худо быть советником?
– Тцаром побыть еще нехудее, – ответил Агиляр.
Мрак не ответил, всматривался в темноту. Там смутно виднелся человек в длинной бесформенной одежде. Настолько бесформенной, что нельзя ничего сказать о сложении, но явно дороден, в плечах широк. Рукава халата опускаются чуть ли не до кончиков пальцев, но запах подсказал, что пальцы достаточно толстые, кровь застаивается из-за тесных золотых перстней и колец, волосы на пальцах лоснятся от душистого масла. На голове высокая раззолоченная шапка, с боков опускаются уши из дорогой материи, тоже расшитой золотыми нитями, украшенной рубинами, изумрудами, опалами и какими-то сиреневыми камешками.
Агиляр спохватился, сказал с поклоном:
– Ваше Величество, вот этот человек… Взгляните, он – как две капли воды!
Из темноты раздался раздраженный голос:
– А что тут увидишь?
Тцар вышел на залитый лунным светом участок. Одежда на нем вспыхнула и заблистала даже при таком скудном освещении. Мрак невольно подумал, что Агиляр прав: на кого ни нацепи вот это великолепие, того и будут принимать за тцара. Даже если будет хоть козлом рогатым, будут смотреть только на корону.