Он хочет, чтобы его называли «господин начальник лагеря». Он не признает никаких большевистских обращений.

– Что за политические доклады? – насмешливо ухмыляется он.

– За основу я возьму газету «Свободная Германия». Эта газета печатается в Москве. Вам нечего беспокоиться!

Опустив голову, он выслушивает мои объяснения. Потом поднимает глаза. Из-под его непривычной для русской формы фуражки выбиваются с трудом приглаженные рыжие курчавые волосы. Лакированный козырек фуражки воинственно сверкает. На мгновение его голубые, как морская вода, глаза теряют свой влажный блеск. С чувством превосходства он уверенно смотрит мне в глаза:

– Я не дам вам разрешение на политические доклады. Это может сделать только господин капитан!

Из его уст это звучит так, как будто бы он заранее все хорошо обдумал. Сделав паузу, Якобзон продолжает:

– А теперь идите в баню и помогите военнопленным отнести зимнюю одежду на склад!

Неужели доносчики доложили Якобзону, что я кто угодно, но только не друг большевиков?

Я говорю Вольфгангу:

– Мы с нашей антифашистской школой не нравимся Якобзону!

Недавно Якобзон долго разговаривал с Ферманом. Он специально заходил к нему в палату. Они оба хорошо знают Ригу.

– Знаешь, что напоследок сказал мне Якобзон? – шепотом сообщил мне Ферман. – Он сказал, что, даже если бы русские дали ему золотой самородок, после войны он ни за что не останется здесь! Возможно, он мечтает о Германии!

Красноармеец-еврей Якобзон мечтает о Германии, о церемониальном шаге и о славе Пруссии. Красноармеец Якобзон ненавидит коммунистов. Он считает идиотами или преступниками всех тех, кто хочет принести в Германию коммунизм!

– Нас он считает именно такими субъектами! – говорю я Вольфгангу. – В мировой истории все так запутанно!

Я затыкаю уши.

В утятнике последний крик моды – ловля лягушек. Когда поймают две дюжины, их складывают в консервную банку. Головы отрывают сразу же, еще во время ловли, затем вычищают внутренности.

– Все остальное можно есть! – наставляет меня специалист. – Мясо нежное, как у голубей! Бульон такой же жирный, как и куриный!

У кого хорошие отношения с Франтеком, настоящим цербером, тот может на десерт поесть крапивы. Франтек топит печь, стоящую на лужайке. Там стерилизуют бинты для раненых. Франтек милостиво разрешает поставить консервную банку с крапивой на плиту рядом с кастрюлей, полной бинтов. Крапива очень вкусная! Образующуюся при варке бурую жидкость сливают.

– Это же сплошная синильная кислота! – говорят эксперты и тайком уплетают по три миски крапивы. Почему тайком? Медсестра запретила нам употреблять в пищу что-то другое, кроме того, что дают с официальной кухни. По ее словам, мы и так хорошо питаемся в госпитале!

Боже милосердный! Как будто можно досыта наесться этими крошечными воробьиными порциями!

Хотя, собственно говоря, сестра права. Однажды ей показали некоего Тони, который выблевал живую лягушку, когда ему стали массировать живот.

К тому же этот Тони через некоторое время умер, потому что больше не ел свой хлеб. Под его тюфяком нашли десять паек хлеба.

– А вдруг меня опять отправят куда-нибудь! Однажды во время транспортировки по железной дороге я так голодал! – часто говаривал этот Тони. Из-за этой навязчивой идеи он и умер.

Над нашим садом встает солнце.

– Разве скажешь, что они когда-то были людьми? – с горечью говорит Вольфганг.

– Тебе знакома картина «Сад дома для умалишенных»? Полотно Винсента Ван Гога? – обращаюсь я к Вольфгангу.

Многим из нас тоже сильно досталось! Некоторым даже лень надевать форму. Они слоняются вокруг в одних рубашках и кальсонах. На русских кальсонах внизу пришиты тесемки. Эти тесемки волочатся за ними по земле. Часто эти полураздетые существа кутаются в одеяло, которым они укрываются во время сна. Словно грязные индусы. Сбившись в группы, они сидят, съежившись, на корточках. Они подразделяются на различные подгруппы.