– Да, наверное, ты прав. Что ж, не буду тянуть кота за одно место, все равно не поможет. Крепись, сынок, твой отец, Владимир Петрович Звонарев казнен два дня назад по приговору военного трибунала!

Егор даже не сразу понял, о чем говорит командир. Слова его были настолько нелепы и бессмысленны, что просто не укладывались в голове – ну что за блажь, право, нести такую чушь? Ведь речь идет не о ком-нибудь, а об отце! Его родном отце! Какой еще военный трибунал?! Какая казнь?.. КАЗНЬ?!!

Очнулся Звонарев от резкого, противного запаха нашатыря – слабо оттолкнул чью-то руку, настойчиво совавшую ему под нос ватку, и постарался сфокусировать взгляд. Он полулежал в кресле, а роль медбрата при нем исполнял не кто-нибудь, а сам командир крейсера!

– Ну, слава богу, очнулся! Ну и напугал же ты меня, сынок, – стоял-стоял, и вдруг на пол бух, и готов – лежит и не дышит почти! – неловко проговорил Надежин. – Ты уж прости меня, Егор, за дурную весть…

И Звонарев с ужасом вспомнил все, что он услышал, прежде чем потерял сознание. Все, что хотел бы забыть как дурной сон! Глаза предательски защипало, а очертания предметов вдруг стали расплывчатыми. Он отвернулся, уткнулся лицом в мягкую обивку кресла и тяжело заплакал.

Надежин стоял возле него и грустно смотрел на то, как вздрагивают под форменным кителем острые, мальчишеские лопатки. «Совсем ведь пацан еще. Ему же вроде двадцать два или двадцать три только недавно минуло?.. А уже столько довелось хлебнуть – один из ветеранов! – с тоской думал он. – Эх, война! Как же быстро она добирается до ребятишек… Погоди-ка, а сам-то – мне ж недавно только тридцать семь стукнуло – а для всех уже словно глубокий старик!..»

– Прости, Егор, – глухо проронил каперанг, отворачиваясь, – прости, что принес тебе дурную весть. Но лучше уж от меня тебе это было услышать, чем от кого-нибудь чужого – кто не преминул бы твоим шоком воспользоваться. А таких сейчас, судя по всему, много найдется. Постарайся меня услышать, хорошо? – Надежин дождался, когда юноша перестанет всхлипывать и повернется к нему покрасневшим и слегка опухшим лицом, и продолжил: – Дело в том, что история с твоими родителями нынче событие не единичное. Пока мы сражались на передовой, в Империи стали завязываться в очень дурно пахнущий клубок такие дела, что с наскоку и не поймешь, откуда они берутся и кто за всем этим стоит. Можно только догадываться, что без поддержки в самых высших эшелонах власти не обошлось. Я не могу рассказать тебе подробности – уж извини! – но скажу только, что на всех, кто при старом Императоре имел хоть какой-нибудь, даже самый небольшой политический вес, развернута настоящая охота. Причем в ход идут самые грязные средства – провокации, доносы, сфальсифицированные улики. Метода одна: обвинение, арест, отправка на Церебрус – в какой-то сверхсекретный следственный изолятор, – а дальше… дальше тишина! Пока еще ни одного суда не было – ни открытого, ни закрытого, – это я совершенно точно знаю. И журналюгам кто-то очень влиятельный внушительный такой замок на роток повесил – молчат, словно ничего особенного и не происходит. Будто все в порядке, словно так и должно быть, представляешь?! Нет, в самом начале кто-то попытался в новостях репортажик выпустить, так этот информканал жандармы совместно с полицией так быстро и качественно буквально в блин раскатали, что теперь никто и пикнуть на сей счет не смеет!

– Но… Император… – несмело прошептал потрясенный услышанным Егор.

– Император! – хмыкнул Надежин. – Император мило улыбается дамам на приемах, торжественно прикалывает ордена на грудь отличившимся в боях офицерам и солдатам, гневно обличает в регулярных межпланетных обращениях к нации проклятых «демократов», погрязших во всех мыслимых и немыслимых грехах, разбивает бутылки с шампанским о борт новеньких кораблей, сходящих со стапелей… в общем, ведет тот образ жизни, который всем давно знаком и привычен. А что он думает о происходящих репрессиях – сие тайна великая есть! Мне при всей моей информированности так и не удалось выяснить, насколько он вообще в курсе этих трагических событий… – Каперанг замолчал, подошел к столу, плеснул в небольшие серебряные стопки темно-рубинового, остро пахнувшего дорогим ароматом вина из высокой узкой бутыли и протянул одну из стопок Звонареву.