Этой ночью Рису опять приснился Мост-через-Бесконечность.

Ажурное творение из звенящего звездного серебра, пронзающее пространства и бездны, которые не с чем сравнивать и почти невозможно вообразить. Как и в прошлые два раза, эмоции, сопутствующие этой картинке, по своей силе не уступали жерновам, способным стереть в порошок и не такую мелочь, как сознание мальчишки, заблудившегося в лабиринте сновидений. Сначала – бешеное торжество: он все-таки это сделал, прорвался, ушел (от чего или от кого?), потом – беспредельная цепенящая тоска: это навсегда, обратного пути нет. Как только истерзанный кусок плоти, который совсем недавно был его телом, умрет окончательно, последняя ниточка оборвется, и он останется здесь навечно, вмороженный в пустоты Бесконечности. Он тонул в беспросветных водах этой тоски, и когда его наконец-то выбрасывало в явь, в холодную комнату с переливчатыми стенами, тюфяком в углу и пасмурным небом за окном, всхлипывал от облегчения.

Вначале это серебряное диво ему понравилось: во-первых, красотища, во-вторых, во сне он уходил по Мосту оттуда, где с ним должно было произойти что-то нехорошее, и по этому поводу радовался. А потом осознал – уже ничего не переиграть, тогда и нахлынула душераздирающая тоска.

В следующий раз Рис понял, что Мост всецело принадлежит ему: он его не то построил, не то сплел из звездных лучей и зачарованных нитей звездного серебра. Высшая магия, между прочим, и ему бы возгордиться, а он опять сорвался в омут леденящей тоски.

А сегодня он увидел у подножия Моста хрустальный гроб.

Рис помотал головой, надеясь вытряхнуть клочья приснившегося серебряного кошмара. Нашарив под тюфяком обломок гребня, расчесал волосы. Если убрать их назад, он чувствовал себя до противного уязвимым, а так – словно залег в траве, между тобой и врагами – путаница стеблей… Он понимал, что это иллюзия, и все равно падающие на лицо космы обеспечивали ему толику уверенности в себе.

Надо выйти в город и раздобыть что-нибудь съестное. В крайнем случае завернуть на хазу к нижнереченским, только не затягивать с кормежкой, пока не накатило. После прошлого «наката» он очнулся в незнакомом грязном подвале, возле кучки окровавленных перьев и косточек. Похоже, при жизни это было голубем. Рис боялся, что однажды таким же образом сожрет человека, он ведь во время «накатов» себя не контролирует.

Несмотря на три года учебы в Школе Магов (а он усвоил там гораздо больше, чем думали преподаватели – по крайней мере, из теории, это практика ему не давалась хоть убей), Рис никак не мог определить, что с ним творится.

По телу проходит короткая мощная судорога, и вслед за этим окружающий мир выцветает, звуки и запахи усиливаются, расслаиваясь на множество оттенков, поле зрения сужается, зато все удивительно резкое и отчетливое. В голове не держится больше одной мысли, да и та бьется на периферии, но при этом он всегда точно знает, что надо сделать: убежать, догнать, затаиться, схватить – и все в этом роде.

Рис понятия не имел, как он в такие моменты выглядит. Надо бы хоть однажды посмотреться в зеркало, но беда в том, что думать об этом он мог до или после, а во время «наката» зеркала его не интересовали. Только еда или спасение шкуры, все остальное побоку.

Первая догадка – оборотень, но концы не сходятся: у оборотней жесткая привязка к фазам луны, времени суток, определенному сигналу либо к чему-нибудь еще в этом роде, а у него «накаты» случаются в результате затянувшейся голодовки или с очень большого перепуга. Кроме того, оборотень после возвращения в человеческий облик остается нагишом, а Рис за собой такого не наблюдал. Правда, есть ведь чародеи-перевертыши, те перекидываются туда и обратно вместе со всем, что на них надето, но это высочайший уровень, и они полностью контролируют процесс.