Колен и Хлоя стояли рядом, молча греясь на солнышке, и сердца у обоих стучали в ритме буги-вуги.

Стеклянная дверь тихо скрипнула. Появился Николя. Он был весь расхристанный, а каскетка криво сидела на голове.

– Они что, вытолкали тебя взашей? – спросил Колен.

– Никак нет, месье, – ответил Николя. – Они готовы принять месье и мадам и заняться машиной.

– Что с тобой случилось? – воскликнула Хлоя.

– А, – махнул рукой Николя, – хозяина не оказалось на месте… Пришлось обратиться к его дочери.

– Ты хоть застегнись, – сказал Колен, – у тебя неприличный вид.

– Покорнейше прошу, месье, меня извинить, но я подумал, что ради двух хороших номеров стоит принести такую небольшую жертву.

– Переоденься, пожалуйста, раз ты без этого не можешь нормально разговаривать, – попросил Колен. – Ты играешь в дурака на моих нервах…

Хлоя остановилась у маленького сугроба. Снежинки были пушистые, свежие. Они ослепляли белизной и не таяли.

– Погляди, какая прелесть, – сказала она Колену.

Под снегами цвели примулы, васильки и маки.

– Ага, – ответил Колен, – только зря ты трогаешь снег, простудишься.

– Да что ты! Нет! – сказала Хлоя и вдруг зашлась кашлем, похожим на треск рвущегося шелка.

– Милая моя Хлоя, – Колен обнял ее и притянул к себе, – не кашляй так ужасно, мне больно.

Она выпустила снежинки из рук, и они медленно, словно пух, упали на землю и снова засверкали на солнце.

– Мне не нравится этот снег, – пробормотал Николя, но тут же спохватился. – Я прошу месье извинить меня за то, что я позволил себе высказаться.

Колен снял полуботинок с ноги и швырнул его Николя в лицо, но тот как раз в эту секунду нагнулся, чтобы оттереть пятнышко на своих брюках. Услышав за собой звон разбитого стекла, Николя выпрямился.

– О месье, – проговорил он с упреком, – это ведь окно вашей комнаты.

– Ну и черт с ним! Воздуху будет больше… И тебе наука, чтобы ты не вел себя как идиот.

Опираясь о плечо Хлои, Колен поскакал на одной ноге к дверям гостиницы. Разбитое стекло тут же начало отрастать. По краям рамы уже появилась тоненькая прозрачная пленка опалового цвета, отливающая всеми цветами радуги.

– Ну, как ты спал? – спросил Колен.

– Недурно. А ты? – ответил Николя, не надевший в это утро шоферской одежды.

Хлоя зевнула и придвинула к себе кувшин с каперсовым сиропом.

– Из окна так дуло, что я не могла уснуть.

– Разве оно не затянулось стеклом? – спросил Николя.

– Не совсем. Родничок пока не зарос, и сквозь него садил ветер. Утром у меня заложило грудь, она набилась снегом…

– Это просто ужасно, – сказал Николя. – Ну, я их обматерю самым строгим образом. Так мы сейчас едем дальше?

– Нет, после обеда, – ответил Колен.

– Надо будет снова надеть шоферский костюм.

– О, Николя! – пригрозил ему Колен. – Если будешь продолжать в таком духе, я тебя…

– Хорошо, – перебил его Николя, – но только не сейчас.

Он залпом выпил кружку сиропа и доел бутерброд.

– Загляну-ка я на кухню, – сообщил он, поднимаясь из-за стола и с помощью карманной дрели поправляя узел на галстуке. Он вышел из комнаты, и звуки его шагов постепенно затихали, видимо, в направлении кухни.

– А мы что будем делать, милая моя Хлоя?

– Целоваться.

– Это уж точно! А потом?

– Потом? Этого я не могу произнести вслух.

– Ясно. Ну а еще потом?

– Потом уже пора будет обедать. Обними меня. Мне холодно. Этот снег…

Солнце лилось в комнату золотистыми волнами.

– Здесь не холодно, – сказал Колен.

– Да, – согласилась Хлоя, прижимаясь к нему. – Но мне холодно… А еще потом я напишу письмо Ализе.

Улица была из конца в конец запружена народом. Все яростно толкались, пытаясь прорваться в зал, где Жан-Соль должен был прочитать свою лекцию.