– Если ты станешь женой инквизитора, то ни одна из сестер Петеголла ни слова в твою сторону не посмеет сказать, – закончила свой рассказ Сабрина, как раз когда мы завернули за угол дома и впереди была пекарня.

– Не стоит такие вещи говорить вслух, – попыталась я приструнить девочку. – Если это кто-то услышит, то подумает, что между нам что-то есть. А это не так.

– Ну как же не так? – девочка явно уже себе все нафантазировала.

– Потому что эта случайная встреча ничего не значит. А если он узнает, что мы такое болтаем, то поставим себя в очень неловкое положение, – объясняю я девочке элементарные вещи.

Как оказалось, пекарню Урсула уже закрыла, и нам пришлось обходить здание и заходить с бокового входа. Хотя, как по мне, еще слишком рано было для того, чтобы закрываться. Около черного входа стояла телега, и Урсула со своими сыночками перетаскивала на нее мешки с чем-то.

– Что здесь происходит? – по спешке, с которой Урсула подгоняла сыновей, становилось сразу понятно, что здесь проворачивают что-то нечистое.

– Идите, девочки, вас отец спрашивал, – попыталась выпроводить нас женщина. – Соскучился, наверно, – улыбка расцвела на лице женщины. – “Не могли они позже явиться, два мешка осталось всего”.

– Подождет, – отвечаю, а сама подхожу к телеге. Возница растерянно косится на Урсулу, но молчит. Развязываю мешок и вижу в нем хлеб. – А мы нынче хлеб так покупателям отпускаем?

– Это не хлеб, – пытается спорить дамочка.

– Я, по-вашему, ослепла? – и я извлекаю из мешка круглую ковригу хлеба. – Что это, по-вашему, если не хлеб?

– Так он же черствый, – спорит Урсула. “ Да чтоб тебе провалиться! И чего ты такая любопытная стала?”

– Ну и что? – хлеб был не сегодняшний. – Сколько здесь мешков? – я начала пересчитывать мешки. Шесть, и два она еще не успела притащить на телегу. – Восемь мешков.

– Ну так куда его деть? Никто не будет брать черствый хлеб, – работница подбоченилась. “Откуда она узнала, что мешков восемь, если в телеге их только шесть? “

– Ну так не выбрасывать же его? – я смутилась оттого, что выдала себя. Урсула оказалась подозрительнее, чем я думала, и впредь нужно быть осторожнее. Женщина же, почувствовав мое смятение, решила додавить ситуацию и прогнуть ее в свою пользу.

– Так я и не выбрасываю, – она показывает на извозчика. – Отдаю фермеру, а он нам потом свиную тушу даст. “Папашке-то твоему от этой свиной туши только голова да ноги. Остальное я заберу”, – усмехается своим мыслям Урсула.

– Кому нам? – я прищурилась. Вот же баба ушлая какая!

– Здрасте, – женщина пытается уйти от ответа, но я начеку.

– Ну так кому “нам-то”? – я беру мешок с хлебом и спускаю его с телеги. – Держи, донесешь? – обращаюсь к Сабрине.

– Конечно, он же легкий! – соглашается девочка и, взвалив мешок на спину, уходит в пекарню.

– Вы сейчас же разгружаете телегу, – командую я Питеру и Олафу, но они стоят и смотрят на мать в ожидании команды. А та, сложив руки на груди, смеряет меня уничтожающим взглядом.

– Дети, идемте! – командует она, и эти два здоровенных лба, как телята, плетутся за мамкой. И кого из них она мне там в мужья пророчила? Они ж на одно лицо, а все потому, что интеллектом не обременены. – У нас рабочий день окончен на сегодня, вообще-то. А если ей надо, то пусть сама и таскает.

Сабрина вернулась и, радостная, схватилась за новый мешок, но я забрала у нее.

– Присматривай за этими, а я сама быстрее оттаскаю, – подхватила два мешка и поскорее отнесла их в пекарню. Вернулась за остальными и вижу, что Урсула далеко-то и не отошла, а стоит у беседки и посмеивается, что-то говоря сыновьям. Уверена, над нами насмехаются. Я отдаю Сабрине один мешок, беру два последних и ухожу в пекарню.