Яра оглянулась. Граница снега и травы обозначалась очень четко. Два дальних дуба дремали в снегу, третий же, оказавшийся внутри, даже и не ведал, что где-то рядом зима.

Этот дуб был любимцем Яры. Она обняла теплое дерево и прильнула к нему щекой. Ул давно заметил, как много могут сказать Яре кожа и руки. Вот она гладит кору. Осязает не только ладонями, но и тыльной стороной ладони, и ногтями, и запястьями. Зачерпывает дерево со всеми его изгибами с жадностью слепого, обретшего взамен зрения новое чувство. Как-то она призналась Улу, что ей хотелось бы до нервов счесать себе руку, чтобы ощущения обострились.

– Бывает, – сказал Ул.

Теперь он стоял рядом, жевал травинку и любовался Ярой, как технарь любуется девушкой-гуманитарием, которая понятия не имеет, что такое интеграл, зато охотно рассуждает об исторических судьбах народов. Разница между Ярой и Улом была примерно такая же, как между двуручным мечом и нервной рапирой. Он уважал ее ум и чуткость, она же уважала его решительность и способность во всем схватить суть, не отвлекаясь на детали.

«Хочешь скрыть от женщины-шпиона новейший танк – поставь на мотор гнездо с цыплятами», – замечал Ул.

Самого Ула больше интересовали вещи практические. Он знал, что где-то тут со дня основания ШНыра скрыта мощнейшая закладка. Это она прогревает землю и дает деревьям силу. Сейчас Ул в очередной раз прикидывал, где закладка спрятана и какого она размера. Сила ее была колоссальной. Ни одна из тех закладок, что вытаскивал сам Ул, не смогла бы растопить снег больше чем на пять-шесть шагов.

Перед Улом, поскрипывая, качалась от ветра громадная, похожая на парус сосна с плоской вершиной. В ее корнях притулился синий улей, по крыше которого лениво ползали утренние, еще не прогретые солнцем пчелы.

От сосны начинался обширный Зеленый Лабиринт – тщательно подстриженное сплетение акации, лавра, можжевельника и самшита. В центре Лабиринта был фонтан – огромный расколотый камень с причудливой резьбой, по которой стекала вода. Вокруг буйствовали хризантемы. Обычно Яра бросалась на колени и осязала цветы нетерпеливыми пальцами. Ул же забавлялся названиями.

– Сколько надо выкурить кальянов, чтобы назвать хризантемы «Пинг Понг Пинк»? А «Весенний рассвет на дамбе сути»? – интересовался он.

Яра навестила бы хризантемы и сейчас, но это было невозможно. Обогнув лабиринт, они пересекли еще одну невидимую границу, и опять под ногами у них заскрипел снег.

Денис ждал их у пегасни. Сидел на вкопанной шине и укоризненно мерз. Щуплый, лицо бледное. Нос похож на редиску. Выглядит года на два младше своих шестнадцати. Молния на шныровской куртке застегнута до самого верха. Глаза как у хомяка: бусинами. Правое плечо ниже левого.

– Нервничает! – сказал Ул.

– А ты не нервничал перед первым нырком?

– В четыреста раз больше… Ну, вру: в триста девяносто девять! – поправился Ул.

Яра засмеялась. Чудо, как человек может порой уместиться в чем-то бесконечно малом: краткой фразе, поступке, взгляде. Вот и Яра таинственным образом уместилась в своем двухсекундном смехе: энергичная, порывистая, ласковая без сюсюканья.

– Я помню, как ты форсил в столовой после первого нырка. Заявлялся на завтрак в куртке. У всех куртки новые, а у тебя потертая. И сам такой таинственный! Просто супершныр! – сказала она, все еще разбрызгивая свой восхитительный смех.

– Я притворялся, – смущенно пояснил Ул. – А куртку я скреб кирпичом. Мне потом от Кузепыча влетело.

Увидев Яру и Ула, Денис вскочил с шины. Двигался он как ящерка – быстрый рывок и замирание.