Ну и, естественно, антисемитизм. «Мой законоучитель, – писал Александр Михайлович, – ежедневно рассказывал мне о страданиях Христа. Он портил мое детское воображение, и ему удалось добиться того, что я видел в каждом еврее убийцу и мучителя. Мои робкие попытки ссылаться на Нагорную Проповедь с нетерпением отвергались: “Да, Христос заповедал нам любить наших врагов, – говаривал о. Георгий Титов, – но это не должно менять наши взгляды в отношении евреев”… Антисемитское законодательство России почерпало главные свои основы из умонастроения высших иерархов православной церкви».[61]

Голоса сомнений в необходимости имперской политики – а то и явного протеста – раздавались с давних времен. Мудрый англичанин Сэмюэл Джонсон еще в XVIII в. писал: «Расширяющиеся империи, как растягиваемое золотое колечко: меняют солидную прочность на кажущееся величие». Француз Алексис де Токвиль, через сто лет: «Это же очевидная истина, что ничто так не мешает благополучию и свободе людей, как обширные империи». А вот ироничный Джером К. Джером: «Многие уверены, что все счастье людей – в пространстве, то есть чем обширнее страна, тем лучше в ней жить. Воображают, что самый счастливый француз не может равняться с самым неудачливым англичанином, потому что Англия обладает гораздо большим количеством квадратных миль, чем Франция. А каким жалким по этой теории должен чувствовать себя в сравнении, например, с русским мужиком, швейцарский крестьянин, глядя на карту Европейской и Азиатской России!..

Счастливые жители Лондона в холодные туманные дни могут согреваться мыслью, что в Британской империи никогда не заходит солнце. Сам лондонец видит солнце очень редко, но это не мешает ему считать себя одним из собственников солнца, так как он знает, что оно начинает и заканчивает свой день все в той же Британской империи, составляя, так сказать, ее особую принадлежность…». Увы, ему пришлось добавить: «Знаю, что мои взгляды считаются еретическими».[62]

Салтыков-Щедрин: «Человек и без того уже наклонен воспитывать в себе чувство национальности более, нежели всякое другое, следовательно, разжигать в нем это чувство выше той меры, которую он признает добровольно, будучи предоставлен самому себе, значит уже действовать не на патриотизм его, а на темное чувство исключительности и особничества».[63]

После Второй мировой войны у европейцев появилось чувство вины и даже предвидение расплаты. В 1961 г. Сартр в своем предисловии к книге Франца Фанона предупреждал:

«Европейцы, откройте книгу, вчитайтесь! Сделав несколько шагов в ночном мраке, вы выйдете к костру, вокруг которого сгрудились незнакомые вам люди. Подойдите к ним, прислушайтесь к их разговору. Они говорят о том, что́ им предстоит сделать с вашими конторами, с наемниками, их охраняющими… Их освещает и обогревает огонь, но это не ваш огонь. Вы держитесь от него на почтительном расстоянии, оглядываетесь, дрожите от холода. Смена ролей».[64]

Европейские колониальные империи – это совсем недавнее прошлое. Они распались лишь во второй половине XX в. Но ведь в России до сих пор вспоминают о татаро-монгольском, или, как теперь говорят, ордынском иге. У прошлого зла – долгая память. Что же говорить о памяти столь недавней?

Афроцентризм – ответная реакция афроамериканцев и африканцев на длившуюся из поколения в поколение униженность, на угнетение, на европейское высокомерие, на имперский расизм.

Историю афроамериканцев в американских школах начинали с работорговли и рабства. Африканских школьников в колониальный период заставляли изучать не историю и культуру их народов, а прошлое Великобритании, Франции, Бельгии, Португалии… Стремление к самоутверждению и ведет к бурному росту интереса к собственной культуре, собственным традициям, собственному прошлому. Вместо жизнеописаний королевы Виктории, британских Эдуардов и Георгов теперь учат историю своих правителей. И негодуют, что в Европе их называли не королями, а только вождями.