Батюшка Иоанн остановился, наклонился к сыну:

– Ты что приуныл? Преосвященного жалко?.. Вася, да народ почитал его, ушедшего от пастырских дел, за всероссийского епископа. Господь же наградил величайшей наградой – святостью. К Себе на небеса взял в день отдания праздника Преображения Господня. У Иисуса Христа все мы – дети Света, но каждый из нас от вершины Фавора отстоит ровно настолько, насколько близок жизнью к Господу. Святитель Тихон на самом Фаворе. Жизнью сир, да несказанно духом богат. Сам о том говорил: «С Господом везде Рай, без Него всюду ад и безотрадное крушение духа».

Дорога все вилась, вилась, раздвигая лес.

– Посидеть бы, – возроптал Иоанн Тимофеевич, поглядывая на утомленное личико сына. – Все мокрое.

– Ничего, – успокоил батюшку Вася. – Когда сидишь, дом не приближается, а мы шажок сделаем, и Торопец ближе.

Небо снова стало хмуриться. Косяки мороси повисли над землей.

– Не озяб? – забеспокоился Иоанн Тимофеевич.

– Еще и жарко, – сказал Вася.

– Видишь, как получилось!

– Мы же путешествуем.

– Да вот, совсем как странники. Проголодался?

– Я потерплю.

В Торопец пришли в сумерках. Перед городом обулись. А по городу тоже еще идти да идти.

– Может, посидим на бревнах? – показал батюшка.

– Посидим, – согласился Вася.

Сели. Бревна еще не струганые. Кто-то привез дом перестраивать. Ноги пылали от ходьбы, болела спина.

– Ничего? – спросил батюшка.

– Ничего.

– Давай я тебя на плечи возьму.

– Я дойду, батюшка! – Вася поднялся.

– Пошли, – вздохнул Иоанн Тимофеевич. – Много терпели, а немножко как-нибудь.

Дома Вася опустился на порог, хотел снять обувку, но прислонился головой к косяку двери и заснул.

– Какой же у нас терпеливый сын! – сказал матушке Иоанн Тимофеевич, укладывая спящего в постель.

– В тебя. – Матушка улыбнулась.

– Уж такой ходочок!

Крещенских морозов даже лед не выдерживал, лопался, а в Торопце у молодых самая гульба. Избы, снятые под субботки, помечены фонарями на высоких жердях. В горницах в три ряда, один над другим, скамейки, в красном углу или под потолком светильник в ярких лентах, с шестью толстыми свечами.

Хозяйки субботок – девушки. Они садятся на скамейки, богатые – в первом ряду, и ждут парней. У двери девочка с тарелкой: вход платный, кто сколько положит. От парней девушки желают веселых прибауток, хвалебных песен. И сами поют, славят пришедших, а задирам отвечают острым словцом.

Вася с ребятней бегал заглядывать в окна. Иные хозяйки пускали мелкоту – у порога посидеть, поглядеть, послушать.

Душа ликовала: всем ведь хорошо, всем весело, луна еще не взошла, ночь темная, а не страшно.

Забрались на Емщу, где ямщики жили, вдруг край неба начал наливаться багровой зарею.

– Пожар! – смекнули ребята. – Поместье, знать, горит. Да ведь и еще одно.

Вася поспешил домой, а его уж собирались идти искать. Отец диакон всех напугал: прибежал предупредить, чтоб за домом смотрели. Мужики дурят. Давно грозились красного петуха пустить. Озлоблены. У мужиков – воля, а у помещиков – земля. Крестьянские наделы, которые еще выкупить надо, урезаны.

Отец диакон оказался прав. Уже на другой день в Торопец привезли повязанных по рукам, по ногам мужиков-бунтарей. Сгорело два поместья. Одно дотла, другое отстояли. Нашлись, однако, сердобольные. Стали носить мужикам пропитание.

Вася тоже попросился у маменьки. Анна Гавриловна позволила, дала сыну корзину яблок да пирог с рыбой.

Шел к казенному дому, замирая сердцем. Там ведь жандармы с шашками.

А жандармов двое. Усы торчком, лица грозные. Запнулся Вася шагах в десяти от крыльца – ни туда ни сюда. Назад повернуть совестно. И нет никого, чтоб вместе к мужикам пройти.