Тихон читал, не напрягая голоса, не подчеркивая трагических и особенно сильных абзацев, но ему казалось: слова бьют как по наковальне, воздух в зале звенит.

Наконец прозвучала последняя строка послания:

– «И от меча погибнете сами вы, взявшие меч».

Тихон складывал листы, вслушиваясь в обреченное безмолвие пастырей.

– Я думаю, этого не надо протоколировать, – сказал Сергий и, помявшись, добавил: – Это все-таки слишком жестоко… Подобным заявлением мы обрекаем себя на преследование…

– Картина страшная, но преувеличения нет нигде, – возразил Агафангел Ярославский. – Предлагаю одобрить обращение.

Встал мирянин Андрей Гаврилов, руки прижаты к телу, кисти повисли беспомощно: заяц перед дулом ружья.

– Правда – она и есть правда. Да ведь за правду-то они и убивают.

– И за крест убивают, – сказал Агафангел.

– И за крест убивают, – повторил Гаврилов, и слезы полились по его лицу.

Неловкую, затянувшуюся паузу прервал Тихон:

– Всю ответственность беру на себя. Обращение исходит от святейшего патриарха, значит, и все шишки ему.

– Вы еще шутите! – всплеснул руками Сергий.

– Побережем слезы для молитвы… Надеюсь, все понимают – обращение будет иметь смысл только при самом широком его распространении.

И тут поднялся Александр Дмитриевич Самарин:

– Существующее правительство пусть нам не нравится, но наш долг и святая обязанность поддерживать его.

Снова разразилась тишина. Недоуменная, враждебная.

Поднялся епископ Иоанникий. Он был вызван доложить Собору о хозяйственных делах, но не смолчал, не согласный с посланием патриарха:

– Ваше святейшество! Ваши высокопреосвященства! Не наше дело вмешиваться в политику. Заниматься агитацией духовным пастырям противопоказано, тем более возбуждать народ против правительства. Оно от Бога. Лучшего мы не стоим.

Молчание покрывало слова Иоанникия. Ни единой реплики – ни за, ни против. Обсуждение патриаршего послания не состоялось.

Уже после заседания Тихон сказал Иоанникию шутливым страшным шепотом:

– Тебя повесят!

– Повесят, и ладно! Будет, пожил на свете.

– А меня тоже повесят. Но другие!

Обращение было отправлено по адресу в день праздника, 25 октября. А до этого гектографы работали денно и нощно. Письмо патриарха, спрятанное в одежду, под стельку сапога или в виде оберточной бумаги, в поездах, в телегах, а больше пешим ходом разлеталось во все концы страны. Уже через несколько дней его читали в Добровольческой армии, и вскоре самые влиятельные газеты мира печатали его, чтобы показать рабочим своих стран истинное лицо народной власти в несчастной России.

А святейший тревожил господина председателя Совета народных комиссаров, стало быть, самого Ленина, еще одним посланием. Под Москвой, в Николо-Угрешском монастыре, красные рыцари ограбили и оскорбили митрополита Макария, старца за восемьдесят лет.

Ворвались в алтарь во время службы, в шапках, с револьверами в руках. Требовали капиталы – несгораемый шкаф, набитый золотом. Владыка отвечал, что живет на пенсию. Великан-чекист в кожаной куртке не постеснялся, ударил старика в лицо, заорал, приставил револьвер к груди. Но христианину смерть не страшна. И тогда начался кощунственный грабеж. Чекист схватил митру, напялил себе на голову, две драгоценные панагии – в карман, отодрал крестики со скуфеек, прихватил наперсный крест.

Тихон не понял, что вся эта гнусность – ответ народных комиссаров на его обращение.

Но мстительные власти припомнили святейшему и богородское стотысячное шествие. Протоиерея Богоявленского собора отца Константина Голубева, организатора патриаршего приезда, без суда и без следствия кинули в тюрьму. Продержали несколько суток. Может быть, ждали, когда дождь перестанет, и среди дня, не обращая внимания на толпу горожан, повели в лес. В этих краях сосновые боры, и отец Константин благодарил Иисуса Христа, что перед смертью поглядит на красоту Божью.