В храме стояла тишина. Ни топота, ни смеха, ни звуков струн. Все служители исчезли, оставив только гулкую пустоту. Фатх, шаркая по каменному полу, прошёл через общий зал молитвы, святилище с жертвенником, и свернул в узкий проход. Тёмный лабиринт, где жрец помнил каждый поворот, вывел его к глухому тупику. Фатх коснулся тайного рычага, спрятанного за каменным глазом в центре стены. Заворчал скрытый механизм, открывая вход в святой покой.

Никто не мог бы сказать, насколько велико это место. Стены, если они были, терялись в чернильной темноте. Только в центре, из проёма в высоком потолке, сиял столп света. Фатх вошёл в него, прикрыв глаза, чтобы не ослепнуть, и опустился на колени. Зашептал молитву, известную только посвящённым.

– Огль, Дарительница и Подательница. Восьмая из Семнадцати, Первая по благодати. Да наступит день твой, да…

«Я слышу тебя, Танцующий-всю-ночь», – голос богини прозвучал у жреца внутри, заставив вздрогнуть, – «Открой глаза.»

Огль сидела напротив, скрестив ноги. Такая же, как и в день посвящения, когда Фатх впервые увидел богиню. Лишь белое покрывало, прячущее лицо, испачкано синим серебром – божественной кровью.

«Пришло время перемен, Танцующий. Эпоха Семнадцати закончилась».

Глаза Фатха расширились от изумления, но жрец молчал. Перебивший Госпожу – мертвец.

«Боги уже мертвы, мальчик», – в голосе послышалась горечь, – «Последние из них приносят друг друга в жертву, пытаясь отсрочить неизбежное».

Тысячи раз стоявший у алтаря, Фатх чувствовал свою госпожу. Как из треснувшего кувшина, из неё ручейком вытекала сила. Такие раны не залечить повязкой, не зашептать знахарке. Перед жрецом сидела умирающая богиня. Она сочувственно улыбнулась под покрывалом, прочитав его мысли.

«Не надо меня жалеть, Танцующий. Я видела создание этого мира и, пожалуй, не хочу наблюдать его конец. Всему своё время. Ныне прошло время плясать. Наступает время сетовать, терять и раздирать. Это моё время».

По щекам Фатха потекли редкие слёзы.

«Плачь, Танцующий. В этот час тьмы и боли наступает и твоё время. Собирать, сеять и сберегать».

Огль неожиданно протянула руку и утёрла влагу с лица старика.

«Я даю тебе последнее задание, мальчик. Ты возьмёшь мою благодать Дарительницы. Умение зачерпнуть ладонями и отдать. Пересечёшь пустыню и найдёшь чистую душу. Ту, что понесёт благодать дальше, не прерывая цепочку чудес. Ты понял меня, Танцующий?»

Жрец кивнул.

«Закрой глаза».

Он не почувствовал, когда рука богини вонзилась в его грудь, вкладывая нечто.

«Обещай исполнить, Танцующий. Обещай мне!»

Фатх открыл глаза. Он стоял у подножия холма, и за спиной вилась лента тропы, по которой он поднимался утром. Последняя милость оказанная Огль. Бросив прощальный взгляд, жрец пошёл к Нижнему храму. Идти было легко так, словно десяток, а то и двадцать, лет исчезли. А там, где сердце, тёплый как котёнок, тлел огонь.

Жалобные крики были слышны издалека. Нестройный причитающий хор, и воющий крик солиста. Фатх, даже не глядя, знал, что случилось. Вечный огонь, пылающий без дров на жертвеннике Огль, погас. Нет больше света, льющегося из стен. Стихла музыка, под которую танцевали жрецы. Богиня умерла, оставив храм и детей своих.

Тайным ходом Фатх прошёл в сокровищницу и взял тяжёлый кошель, полный серебра. В каморке служек переоделся в дорожный халат и натянул поношенные, но добротные сапоги. Заглянул на кухню и собрал в узелок немного снеди. А затем незаметно выскользнул из Нижнего храма. Не потому, что боялся обвинения в воровстве – как бывший настоятель, он мог вынести хоть всю сокровищницу. Просто сейчас он был не в силах видеть горе друзей и учеников, лишившихся благодати Госпожи.