Джай неожиданно оборвал свой рэп, открыл глаза и вполне человеческим голосом проговорил:
– Короче, кульное чтиво…
Громыко поставил допитую бутылку под стол, подался вперед:
– Ребятушки… Нам это письмо очень нужно. Тот человек в черном, которого вы видели, – убийца, на нем десяток жизней. А письмо – единственная улика против него…
– Не, ну не квэшенз… – пожал плечами Джай. – Я его, понятно, отсканил – больно кулевый леттер, фэнтезня такая… – Он покрутил рукой в воздухе. – Реальная!
И бордер полез в стол за письмом. Яна тем временем подошла к куче досок для катания, лежащих в углу:
– А как вы летом? Руф – это же крыша, я правильно понимаю? Зимой ясно – снег, лед. А летом?
– Для лета спешельные есть бордеры! – важно сказал красномаечный дредованный Манги, присел над грудой досок, перевернул одну, покрытую длинной пластиковой, жирно блестящей щетиной: – Луукаешь? Чиковое покрытие, слимперяет – во!
И бордер показал Яне большой палец. Коваленкова хмыкнула, тряхнула челкой и снова спросила:
– Ну, а как вы с крыш не вылетаете? Опасно же – фьют и за бортом…
– Мы хуками цепляемся. – Манги выдернул из-под досок несколько выгнутых из железной проволоки крюков. – Скотчем к рукам хуки приматываешь и флай-флай, а на краю хуками за перила – р-раз! И висишь, френдов вайтуешь, пока они тебя не спуляют. Поняла?
Джай тем временем нашел письмо, оказавшееся неожиданно благоразумно упакованным в прозрачную файл-папку, и протянул Громыко:
– Презент. Киллеровых челов – в мазафаку! Й-о?
– Й-о! Й-о! Й-о! – поддержали его бордеры.
– Ну, вот и славненько… – встопорщил в улыбке усы Громыко. – Яна, каманим?
– Тайма давит, – кивнула Коваленкова и на прощание хлопнула рослого Манги по плечу: – Захочу прокатиться – доску дашь?
– Ясное дело… – расплылся тот в рязанской улыбке под африканскими косичками…
На пороге майор обернулся:
– Да, кстати… Ребят, как думаете, он вас видел?
Джай сощурил глаза, потом повернулся к остальным. Молчавший до этого бордер со здоровенной золоченой цепью на шее кивнул:
– Лукал тока в путь. Спикчерил – и гоу-гоу… В машине Громыко некоторое время сидел молча, потом достал письмо, повертел в руках.
– Т-рищ-майор! – выстрелила Яна с переднего сиденья своей привычной скороговоркой. – Ч-тать-счас-б-удм-или?
– Или… – буркнул Громыко. – Ты вот что, полиглотка, расскажи-ка мне, чего этот… чудило нам втирал, что за роман? Я эти бусурманские языки через пять слов на шестой понимаю…
– Э-э-э… Ка-тлись-они-на-кр-ше, гст-ница «Вл-гда»… – начала Яна, но майор замахал на нее руками:
– Так, все, на фиг, на фиг! В письменной форме изложишь. И когда ты выучишься говорить медленно? Я тебя вот к логопеду направлю на месяц…
– Ага, а-с-б-р-дерами-сам-и-грить-б-дешь? – прочирикала лейтенант Коваленкова, откровенно веселясь.
– Все, отставить гульбарий! И чтобы докладная по этой «Банде-Й» сегодня к вечеру была готова, – напустил на себя строгость Громыко. В ответ он услышал уже знакомое:
– Й-й-йес, сэр!
Глава третья
То, что мир, в котором живет и он сам, и вся семья Филипповых, неуютен и равнодушен, Митя понял еще лет пять назад. Но другого-то нет…
Уйти, сбежать, скрыться – некуда. Нет, есть, конечно, один способ, но это уже того… Чересчур, короче.
И тогда Митя придумал: если закрыть глаза и несильно надавить на веки пальцами, то коричневая темнота взорвется ослепительными вспышками, разноцветными сполохами, искорками и сверкающими точками, похожими на махоньких бабочек.