И за перо хватаюсь:
Этой тростинкой хрупкой
С вечностью я бодаюсь.
Жизнь открывается снова
Жизнь открывается снова на тыща пятьсот
девяносто третьем годе.
Сэр Уолтер Роли
пишет из Тауэра отчаянное письмо
«От Океана к Цинтии». С воли
доходят верные слухи, что сэру секир башка,
какие бы он не примеривал роли
– от пастушка
до Леандра, потерявшего берег из виду.
В то же время,
но в другом заведении,
Томасу Киду
очень и очень не советуют
выгораживать своего дружка.
И косясь на железки, испуганный драмодел
закладывает другого, а именно Кристофора
Марло (тоже драмодела), который
не столько сам по себе
интересует секретный отдел,
сколько то, что имеет он показать
об атеизме сказанного Уолтера Роли
и его гнусном влиянии на умы.
Той порой Марло прячется от чумы
в доме Томаса Вальсингама (вот именно!)
в Кенте.
Что он там сочиняет в последний раз,
неизвестно, но выходит ему приказ
прибыть в Лондон,
где ударом кинжала в глаз
он убит.
Потужив о двойном агенте
лорда Берли и Феба,
друзья дописывают последний акт
«Дидоны» и историю о Леандре.
Чума то уходит, то возвращается как
придурковатый слуга, и театры
то открываются,
то закрываются на неопределенный срок,
и Шекспир,
рано утром поскользнувшись на льду,
едва не разбивает голову,
которой пока невдомек,
какими словами горбун соблазнит вдову,
но он знает, что такие слова должны найтись,
и он находит их
в тот самый миг,
как летящий с Ламанша
незримый бриз
оживляет, как куклу,
уснувший бриг.
Сон, записанный на обороте
Перевода из У.Б. Йейтса
Снится мне:
лезу я к Ейцу в гнездо,
Ейцовы яйца
хочу своровати,
Черной букашкой
на скальном раскате
Лезу,
стремясь докарабкаться до
Башни –
уступа –
расселины –
где
Ейц баснословный
крылом помавает,
В небо взмывает
и в тучах ширяет,
Яйца беспечно
оставя в гнезде.
– Накося-выкуси! –
яростным ртом
Кличет, клекочет он:
– Накося-выкуси! –
И канарейка
икает на фикусе,
И соловей
на суку золотом.
. . . . . . . . . .
Жутко мне, ох!
окаянному лезть,
Пепел на голову
сыплет скала мне,
Щебни и кремни
и крупные камни.
Что же, безмозглый,
я делаю здесь?
Кто же я —
выродок или урод,
Змей или гад,
ввинтовую ползущий?
Или кукушка я
наоборот –
Чадолюбивая —
иль, того пуще,
Тот бедолага,
кого серафим
На перепутии
утром не встретил?
Разве же яйца
мне высидеть эти
Теплым,
усидчивым задом своим?
. . . . . . . . . .
Снится мне:
фалды кругом подоткнув,
Я на корзине
сижу по-турецки…
Клюнуло!
О, этот остренький клюв!
Вот наконец-таки
вывелись ейцки!
Песня межевого камня
I
Начинается песнь межевого камня.
Начинати же песню сию от Кадма.
На меже лежит камень, тяжел, как карма.
На меже лежит камень, на неудобье,
Между двух полей лежит, наподобье
Переводчика – или его надгробья.
На меже лежит камень, симво́л союза
Каннибала и Робинзона Крузо.