А вон и Замай. Вернее, не он сам, а лишь его голова, усатая, перепачканная кровью. Замаево же тело… Вероятно, эти разбросанные по двору багровые куски с торчащими из них белыми осколками костей – и есть его тело. То есть то, что когда-то было его телом. Или не только его, как тут определишь?.. Может, еще Гули?

Дега согнулся пополам, его вырвало. И этот клокочущий звук, ударившись в полную тишину, кажется, разбудил нечто… притаившееся до времени в тени деревьев, в дальнем углу двора, рядом со сложенной у забора поленницей. Нечто, что я, конечно, мог увидеть и раньше, но почему-то не увидел. Должно быть, потому что взгляд скользнул по нему, как по чему-то неодушевленному, не стоящему внимания, вроде как по той же поленнице…

Я не сразу его узнал.

Он был огромен, еще больше, чем раньше; у меня мелькнула мысль, что это показалось мне с перепугу, но нет – он и правда стал больше, его словно раздуло изнутри, особенно живот, свисавший теперь почти до колен чудовищным бледным бурдюком. Он был гол, но так измазан в крови и грязи, что выглядел одетым. Разбухшее его лицо с оттянутыми книзу мешочками щек было неподвижно и, скорее, походило на резиновую маску. Глаза… можно сказать, что их и не было вовсе. Глазницы заполняла желтоватая, как болотная вода, жидкость, не вытекавшая только потому, что ее сдерживала какая-то мутная пленка.

И он был весь изрезан, особенно ноги и живот. Но даже и через самые глубокие порезы не сочилась кровь, не были видны внутренние органы. Только однородная серая неживая плоть. Несколько маленьких круглых пулевых отверстий чернели на его груди, одна дырочка виднелась на перепачканном кровью подбородке.

Он пошел на меня. Сначала медленно, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, а потом все быстрее и быстрее. Огромное брюхо било его по ногам при каждом шаге, мешало ему.

Я шатнулся назад и едва не упал, споткнувшись о Дегу, который почему-то лежал на земле, точно прилипший, и мычал, закрывая глаза рукой. Я хотел было рвануться к калитке, я знал, что успею… Но нога моя опять зацепилась за Дегу, и это меня несколько отрезвило. Я-то успею, а он…

И тогда я вспомнил о пистолете в кармане.

Я выхватил «Муромца» и развернулся к беззвучно и быстро приближающемуся порченому.

Который еще вчера был нашим корешем Губаном.

Не помню, как я умудрился привести пистолет в боевую готовность. Зато очень хорошо помню, как оружие бессильно щелкнуло, когда я первый раз нажал на курок.

Ужас пригвоздил меня к земле. Я что-то заорал, взмахнул пистолетом, ударил им по колену, но не почувствовал боли.

И выстрелил снова.

Отдача сотрясла меня. Грохот сдавил уши.

Порченый с размаху остановился, гигантское брюхо колыхнулось по инерции вперед, чуть не опрокинув его. В громадной туше, в самой середине груди появилась сквозная дыра размером с кулак, через которую я увидел древесную ветвь и висящую на ней оторванную человеческую ногу.

Я выстрелил еще раз. И еще…

Серые тяжелые ошметки летели от порченого в разные стороны. Он стоял, пошатываясь, но не отступая и не падая, сдерживаемый мощными ударами пуль, пробивавших в его вязкой, как пластилин, плоти бескровные дыры, и я вдруг отчетливо понял: когда у меня закончится обойма, он снова двинется вперед, и мне уже нечем будет его остановить.

Я снова заорал. Теперь не столько от страха, сколько от отчаянья.

И тогда услышал прорвавшийся сквозь грохот выстрелов крик:

– В голову! Надо в голову!

Безотчетно повинуясь, я, перехватив пистолет обеими руками, поднял ствол повыше и дважды нажал на курок.