Она собирается отменить дебют.

– А ты явно не любишь ее так, как я, если готова бросить на съедение волкам.

Элис собирается отменить дебют.

Ради которого она бросила настоящую школу.

Ради которого бросила Пирса.

Ради которого репетировала каждый день по шесть часов.

Этта распахнула дверь кабинета, заставив Роуз и Элис оторваться от сверления друг друга взглядом.

– Этта… – быстро встав, начала мама, – разве ты не должна быть внизу?

– Не знаю, – сказала девушка, ее голос дрогнул от злости, когда она уставилась на Элис. – Мне надо быть внизу или просто пойти домой? Или я и с этим не справлюсь?

Желудок скрутило, когда Элис протянула к ней руку, пытаясь заманить ее в кабинет, в успокаивающий капкан рук. Словно Этта снова стала ребенком, нуждающимся в успокоении.

В глазах Элис было что-то острое, оценивающее, что немедленно вызвало у Этты дрожь паники. Она знала этот взгляд и точно знала, о чем думает старуха.

– Думаю, утеночек, мы должны пойти домой. – Она повернулась и встретила спокойный взгляд Роуз. – Там и поговорим.

Этта почувствовала, как ее сердце вздрогнуло, потом еще раз, пока не ощутила, что пульс бьется в ушах, а кровь теплеет.

– Я пожертвовала всем ради этого… всем. А вы хотите, чтобы я просто ушла? Вы хотите все отменить, снова отложить? – требовательно спросила она, пытаясь сдержать пронизывающую ее боль, понизив голос до шепота. – Вы думаете, я недостаточно хороша, да?

– Нет, утеночек, нет…

– Не называйте меня так! – выкрикнула Этта, выбегая из кабинета. – Вы что, не понимаете, у меня даже друга не осталось? Вы сказали: мне нужно сосредоточиться на дебюте. Я ото всего отказалась! У меня нет ничего другого!

Беспокойство прорвалось даже сквозь мамину злость, когда та бросила взгляд на Элис.

– Дорогая, это неправда…

Элис снова к ней потянулась, но Этте было не до этого – она не хотела даже смотреть на нее, не говоря уже о том, чтобы разговаривать.

– Этта… Генриетта, – попыталась Элис, но Этта не желала слушать, ее не заботило, что они хотели сказать.

– Я играю, – сказала она наставнице, – сегодня у меня дебют. Мне наплевать, что вы думаете и верите ли в меня… я в себя верю, и ничто в этом мире не удержит меня от того, чтобы сыграть.

Элис окликнула ее, но Этта повернулась на каблуках и бросилась назад по коридору, высоко держа голову и расправив плечи.

Позже она подумает обо всем, чем могла ранить женщину, практически вырастившую ее, но сейчас Этте хотелось чувствовать только тепло софитов на коже. В груди у нее трепетал огонь. Работать руками, смычком, скрипкой, пока не доиграешь себя до пепла и углей, отринув остальной мир – тлеть.

Перед тем как она опускала смычок на струны, всегда наступало мгновение, когда все вокруг будто бы выкристаллизовывалось. Она привыкла жить ради этого, ради этой секунды, когда все вставало на круги своя, и мир со всем, что в нем было, исчезал. Скрипка ложилась на плечо. Теплый свет вдоль края сцены растворял все существующее вне ее пределов.

Это не было одним из тех мгновений.

Взволнованная до паники Гейл встретила ее в коридоре и потащила за кулисы, когда гости уже начали заполнять зрительный зал.

– Вы же говорили, что я успею порепетировать! – прошептала Этта, почти спотыкаясь, когда они спешили по лестнице.

– Да, двадцать минут назад, – сквозь зубы процедила Гейл. – Сможешь сразу выйти на сцену? Разогреваться придется в зеленой комнате.

От одной этой мысли паника заклубилась в животе, но Этта кивнула. Она собиралась стать профессионалом, так что должна спокойно принимать любой сбой или изменения в планах. Какая разница, что она никогда не играла на этой сцене? Она сотни раз играла ларго. Ей не нужна Элис и ее отклик. Она докажет Элис, что справится.