Парадная процессия двинулась вдоль по набережной.

Черный, расшитый серебром камзол капитана.

Четыре больших ящика с добычей, несомые шестнадцатью самыми дюжими матросами.

Гирлянды цветов на фасадах домов, вдоль которых продвигалась процессия.

Приветственные крики уже пьяных собратьев по «береговому братству».

Затаенные, откровенные, восхищенные, веселые, задумчивые и в некотором количестве тоже пьяные женские взгляды.

Широко распахнутые двери «Красной бочки».

Сияющая от предвкушений хорошего заработка физиономия папаши Говернье.

Имевшиеся внутри столы, согласно обычаю, были расставлены треугольником. За тем, что составлял вершину, поместился капитан-победитель, по катетам, как бы сказал геометр, если бы он имелся на Тортуге, – добровольные свидетели предстоящей церемонии. Пространство внутри треугольника отводилось для проведения процедуры.

Папаша Говернье принес весы.

– На этих весах еще господин де Левассер взвешивал испанское золото!

Это заявление, многими слышанное не один десяток раз, было встречено многоголосым одобрительным шумом.

Капитан развернул лист пергамента с привешенным снизу грузилом в виде серебряного черепа; без него грубо выделанная кожа отказывалась оставаться в развернутом состоянии.

– Кто первый? – спросил капитан.

Из толпы, хромая, вышел широкоплечий рыжебородый человек в красной косынке. Правой ноги у него не было, ее кое-как заменяла обструганная деревяшка.

– Антуан Буше, – улыбнулся Олоннэ, – рад снова видеть тебя.

– Думаю, моя радость от встречи с тобой, капитан, больше, чем твоя от встречи со мной, – прокуренным басом заметил Антуан. Шутка была не бог весть какая, но собравшиеся удовлетворенно заржали.

Олоннэ перестал улыбаться, выражение лица его сделалось огорченным.

– Ты намекаешь на то, что мне жаль тех денег, которые я по чести должен тебе заплатить, да?

Одноногий шумно прокашлялся. Он не знал, что сказать, и предпочел бы, чтобы дело завершилось в шутливом тоне.

Олоннэ заглянул в пергамент:

– Твоя правая нога стоит шестьсот реалов. Ты их сейчас получишь.

Моисей Воклен, державший в руках связку ключей, отпер сундук, запустил туда свою пухлую, но ловкую руку и начал извлекать на свет горсти монет. Один за другим он устанавливал их на стол перед капитаном аккуратными столбиками. Хотя он действовал все время одной рукой – другая держала ключи и крышку, – но ни разу не ошибся, в каждом столбике было ровно по десять монет.

– Вот твои деньги, Антуан. Здесь еще указано, что по желанию ты можешь получить вместо них шестерых рабов. В трюме «Этуали» сидят два десятка испанцев, иди выбирай.

– Зачем они мне, капитан, – ответил одноногий, сгребая деньги в кожаный кошель. – Разве что ногу мою за мной таскать, а?

Эта шутка понравилась собравшимся еще больше первой, даже капитан Олоннэ улыбнулся среди всеобщего хохота.

– Погоди, – сказал он Антуану, спешившему поскорее скрыться с деньгами.

– Ты хочешь с меня за что-то вычесть, капитан?

– Нет, не бойся. Те шестьсот реалов, что ты держишь в своем мешке, твои. Ты их получил за ранение. А это, – капитан сам залез в сундук и достал оттуда горсть монет не считая, – а это тебе за то, что ты первым прыгнул на борт испанца, когда некоторые засомневались, стоит ли это делать.

По рядам собравшихся пробежал ропот одобрения. В таком духе прошла вся церемония выдачи «пособий по инвалидности». Капитан был и справедлив и щедр. Вообще его представление в «Красной бочке» затмило все прежние, когда-либо имевшие место в этом заведении. Только старики, плававшие еще с нынешним губернатором, утверждали, что им доводилось видеть нечто подобное.