Вчера подписалась в инстаграме на страницу фанатов Вагановки и уже начиталась о себе откровенной дичи. «Топочет, как слониха», «Да она косолапая», «Трясётся на плие, как будто штангу поднимает», «Красная, как рак» – это всё обо мне пишут люди, подглядывавшие с улицы за нашими занятиями в классе. Люди, которые ни разу не видели моего танца, ни разу не говорили со мной. Они подсматривали за мной и снимали на телефон сквозь грязно-мутное стекло. Где же им увидеть всё, как есть?

Только я могу показать им. По лицу текут слёзы, а по спине – пот, но я продолжаю. Держу батман на двадцать, тридцать, сорок счётов.

Она меня заперла.

Проснулась я поздно, после двенадцати. Поприседала, потянулась, пошла в душ. Я поняла, что её нет, почти сразу. Было тихо. Очень тихо. Когда она дома, слышно то шарканье её стоптанных тапок, то скрежет мясорубки, то шорох газовой колонки… Сегодня не было слышно ни звука. И мне это очень понравилось. Я вдруг вздохнула свободно, ощутив, как приятно не чувствовать на себе взгляд этих мутных глаз. Приготовила завтрак и с удовольствием поела.

Позвонила папе. С тех пор, как я приехала, мы только в эсэмэсках переписывались: интернетом он не пользуется, а звонить не хотелось, чтобы не врать про общежитие. Но в конце концов я собралась с силами. Его обычное «слушаю», «принято», «на связи, дочь» звучали сегодня как-то даже мило. Я поняла, что скучаю по нему. Он спросил, хватает ли мне денег, и я ответила, что да. Ему ещё не перечислили подъёмные, а значит прислать мне ещё он всё равно не сможет. На еду и интернет есть. Пуанты вот, конечно, скоро менять. Обычно я убиваю пару за три-четыре недели, но эти уже дышат на ладан, хорошо, что есть ещё одни в запасе.

Я собиралась выходить около пяти, но долго провозилась, ища гетры. Так и не нашла, хотя была уверена, что вчера перед занятиями положила на трюмо. Наконец я оделась, взяла рюкзак, отодвинула щеколду замка, но… Дверь не поддалась. Заперто. Я дёргала ручку, щёлкала замком. Вспотела так, что пришлось снова снять рюкзак и раздеться, но ничего не помогало. Я решила, что замок заело где-то внутри, и бросилась в кладовку. Мне нужна была тонкая отвёртка или что-то похожее, чтобы пропихнуть её в щель и попробовать сдвинуть щеколду внутрь замка.

В кладовке я ещё не была, боялась, что заперта, но напрасно. Дверь легко распахнулась, и в нос ударил противный гнилостный запах. Нащупав выключатель, я щёлкнула кнопкой, а потом вздрогнула так, что ударилась о дверной косяк. Передо мной была голова. Бледная кожа, пустые глазницы, а сверху копна растрёпанных волос. Мертвец… От ужаса у меня затряслись руки, но мгновение спустя обман зрения рассеялся: это оказался всего лишь керамический бюст. Сердцебиение стихло не сразу. Я становлюсь слишком нервной.

Это была голова мужчины – у бюста были крупные грубые черты лица – в обрамлении торчавших во все стороны волос старого парика. А вокруг на стеллажах громоздились какие-то ящики, коробки, банки. Я начала шарить на полках. То и дело чихая от пыли, я открывала коробку за коробкой в поисках чего-то, похожего на инструменты. Должно же быть в этом доме хоть что-то! И здесь действительно что-то было. Много чего. Первыми я нашла волосы.

Коробка показалась лёгкой, и я сняла её со стеллажа, чтобы проверить те, что стояли за ней, но уронила на пол, не удержав. По грязному линолеуму рассыпался целый ворох волос: тёмные, светлые, рыжие. Одни жёсткие, как мочалка, и спутанные, другие мягкие и гладкие… Но они были не капроновые – не такие, из каких делают искусственные театральные накладки. Невольно я провела рукой по собственной голове. Они человеческие.