С Германом Елене хотелось заигрывать и по-дурацки хихикать. Сесть поближе, почувствовать твердое плечо. Даже грубость его не отталкивала, а скорее притягивала — слишком уж не похож был взрывной и горячий командир адаптов на спокойных, равнодушно-приветливых бункерных мужчин. Но Елена хорошо понимала, что ее связи с Германом, если таковая вдруг случится, в Бункере не поймут. Прежде всего, Вадим не поймет. И не простит, оттолкнет навсегда.

Вадим и Герман оказались слишком разными людьми для того, чтобы прийти к общему знаменателю. От прямого противостояния их удерживал только Сергей Евгеньевич, непостижимым образом угадывая и гася в зародыше любые конфликты… Нет. Потерять расположение Вадима — да что там расположение, искреннее восхищение, Вадим неоднократно объявлял Елену «лучшим другом» и «прекраснейшей из женщин» — она не могла. И встреч с Германом старалась избегать.

Сейчас обнимающий ее адапт показался Елене отражением Германа. Живым, плотским воплощением мечтаний…

— О как. — Парень провел руками по спине Елены. Тело тут же предательски отозвалось, изогнулось навстречу. — Сама, значит, не пьешь, а других заставляешь?

— Никто никого не заставляет, — пытаясь сопротивляться не столько адапту, сколько себе, пробормотала Елена. — Мы делаем это добровольно.

— Угу. Колхоз — дело добровольное… Ладно, мне ваши разборки побоку. — Губы парня заскользили по шее Елены, касаясь кожи поцелуями. Пальцы затеребили пуговицы на домашней блузке.

— Прекрати… — Слово выговорилось с трудом.

Елена боролась с собой. Мысли метались.

«Он мальчишка, вдвое младше тебя…»

«Ты с ума сошла, что ты делаешь…»

«Нельзя этого допускать…»

«Боже мой, как же сладко…»

L’amour est enfant de Boheme,

Il n’a jamais, jamais connu de loi;

Si tu ne m’aimes pas, je t’aime:

Si je t’aime, prends garde a toi!

— звенело с экрана.

Под последние звуки Хабанеры адапт оторвал Елену от пола и потащил за ширму.

***

— Да не скажу я никому! Не дергайся.

Жаркое безумие того, что произошло, постепенно отпускало. Тело Елены еще нежилось, адапт поглаживал ее по плечу, а разум потихоньку возвращался.

Елена нашла в себе силы отодвинуться.

— С чего ты взял, что я дергаюсь?

Адапт улыбнулся:

— Вот, с этого самого и взял. Злиться начала. — Удерживать Елену он не стал. Улегся на бок, подперев рукой голову. — Тяжело, небось? Столько лет без ласки?

Елена почувствовала, что краснеет. Потянулась к сенсору на стене, притушила свет. Оборвала льющийся из плазмы «триумфальный марш» Верди — бравурная, победная мелодия показалась издевательством.

— У меня есть моя работа. Она намного важнее… плотских удовольствий.

— Это вакцина ваша, что ли? Про которую бункерный все пел?

— В том числе. Из всех разработок вакцина — самая важная. Кстати, — вспомнила Елена, — когда увидишь Кирилла, передай, что мы с Вадимом Александровичем крайне недовольны! Человеку, считающему себя ученым, нужно поступать более осмотрительно. Подруги — подругами, но есть вещи, ради которых…

— О как, — нахмурившись, перебил адапт. — То есть бункерный, по-твоему, из-за Ларки свалил?

— Я была бы рада думать, что нет. Но пока все указывает на это. Письмо, которое он прислал — беспомощно расплывчатое, ничего из того, что мы бы уже не выяснили, Кирилл не сообщает. Два листа сплошной воды! Я понятия не имею, чем он у вас занят. Но впечатление, которое создается от его письма, — ерундой.

— А Ларке бункерный говорил, что и тот порошок, который из Нижнего приволокли, нормальный, — протянул адапт. — Вроде, допилить его маленько, и зашибись всё будет.