И Адалке Гадоль и не нужен-то был вовсе. Что ей в том сыне кузнеца, на зиму засолить? У ней таких парней полная деревня была.

Но вот, позавидовала. Позвала его как-то на танцы, когда ярмарка была, а он не захотел, ему только Ирошка нужна была. Адалка и разобиделась, трясогузка.

А потом она подлое сделала. Слух распустила гнусный. Ирошка-то и вправду внучка ведьмина, хоть и двоюродная. Адалка и стала всем рассказывать, что одна батрачка видала, как Ирошка с бабкой своей на шабаш ходила, да там демона вызывала и пониже спины его целовала. А потом еще и про другое рассказала, еще погаже.

Правды в том не было ни на полноготочка. Адалка и сама приговаривала, что батрачке той не верит, что вранье все. Но у навета крылья широкие, целый край покроют. Все соглашались, что вранье, что выдумала все безымянная батрачка – и дальше потом рассказывали.

– Про ведьмины поцелуи на шабашах я тоже слышал, – заметил Бельзедор. – Но сам не видел. Это правда, Янгфанхофен?

– Правда, конечно, – кивнул гохеррим.

– Что, серьезно?! – изумился Дегатти. – Я думал… а тебя так призывали?

– Нет, ты что… хотя было, конечно. Традиция-то древняя, освященная тысячелетиями. Не с нас пошло, не нам и заканчивать, – развел руками Янгфанхофен. – А ты продолжай, продолжай. В твоем-то рассказе девчонку и правда оклеветали, верно? Ну и нечего тогда в сторону уходить. Это наше с ведьмами внутреннее дело, куда они там кого целуют.

Короче, охладел Гадальбет к Ирошке. Сторониться стал. А как тут не станешь, когда день за днем только и слышишь, как твоя суженая голышом на шабашах пляшет, демонов ублажает.

Ирошку после этого вся деревня избегать стала, коситься, персты прикладывать. Вспоминали, как она лягушек ловила у речки. Все дети ловили, конечно, но остальные-то для детских забав, а Ирошка не иначе как ради зелий ведьмовских. И тот случай со змеей в дымоходе аж со всех сторон обмусолили. Стали болтать, что Ирошка и сама-то в змею ночами превращается, по коровникам ползает.

А потом у Ирошки умерла двоюродная бабка. Та самая, что жила в лесу. И привиделось накануне Ирошке, что бабка ее зовет. Лежит пластом, рот раскрывает, сказать что-то хочет. Проснулась она в холодном поту, и мысли в голове неотступно – проведать надо бабушку. Хоть и ведьма, а все не чужой человек.

Ну и пошла. И успела как раз к последним бабкиным часам. За руку ту взять, последние слова выслушать.

И дар колдовской получить. Не могла бабка умереть спокойно, не передав его кому-нибудь. У ведьм это исстари заведено.

Радости с того Ирошке выпало немного. Ну да, теперь у нее сама собой стала получаться волшба. Без всяких демонов, враки это все оказались. Но деревенские, и прежде ее сторонившиеся, теперь стали шарахаться. Гадальбет вовсе говорить перестал.

Скрыть-то не вышло ничего. Оно по первости как будто само из Ирошки лезло во все стороны. Рукой махнет неосторожно – ветер подымается. Посмотрит исподлобья – цветок завянет или суп скиснет. Хорошего поначалу мало получалось… да и потом тоже. Все только порча какая-то.

– Понимаешь, меня ничему не учили, – объяснила Ирошка. – Если ты дар унаследовал, а не собственный развил – оно вот так обычно выходит.

– Почему?

– Если на норовистого коня садится новичок, тот может его сбросить. А магия – очень норовистый конь. Если не получил должного обучения – волшебство уничтожит волшебника. А меня почти не учили. Бабка только в последний день объясняла всякое, рассказывала… из последних сил. И еще я у нее книжку там нашла ветхую, тоже почитала.

– Ты грамотная? – удивился Ульганд.