И как он обращается со своими наложницами?.. Отвратительно. Гохерримы тоже зачастую имеют множество любовниц, в том числе из смертных, но презрительного к ним отношения себе не позволяют.

Этим ты унижаешь не их, а себя. Словно открыто заявляешь, что связался с кем-то недостойным.

– С твоих слов получается, что гохерримы – просто образец для подражания, – заметил Бельзедор. – Все доблести и добродетели, настоящие рыцарственные демоны.

– Ну что поделать, уж такие мы существа… – скромно произнес Янгфанхофен, протирая чашку.

Сидзуке Хальтрекарок ничего не поручил, и она просто сидела, надувшись. Ассантея, на спину которой Хальтрекарок положил ноги, недовольно сказала:

– Сидзука, если тебе скучно, мы можем поменяться.

– Там мне тоже будет скучно, – отказалась Сидзука. – Делай то, для чего ты предназначена.

И тоже положила ноги на Ассантею.

Хальтрекарок ничего не заметил. Он вообще мало что замечал вокруг – ему массировали плечи и кормили виноградом. Он закрыл глаза и размышлял о том, как ослепительно сияет его персона.

Она буквально затмевает все мироздание.

– Пс-с-ст!.. – прошептала Лахджа Сидзуке. – Хочешь прикол?..

Ландо как раз пролетало над сосновым бором. Лахджа удлинила руку, на лету сорвала шишку и ласково вложила ее в губы Хальтрекароку. Тот съел ее, не меняя блаженного выражения лица.

У Сидзуки разгорелись глаза. Она подвинулась к столику, ломящемуся от яств и принялась подавать Хальтрекароку всякую гадость. Вложила кильку в эклер, намазала пирожное горчицей, окунула рыбу в мед. Достала из своих бездонных карманов бледную поганку и даже кусок кирпича.

Все это Хальтрекарок съел с искренним удовольствием. А наложницы тихонько хихикали.

– Сидзука, дай и мне пироженку, – попросила Лахджа. – И водки.

– Ты же беременная, – укоризненно сказала Сидзука. – Тебе нельзя пирожные.

– А водку, значит, можно?

– Можно.

– Дай угадаю. Это потому что водку ты не любишь?

– Вы, беременные, странные. В фом вовика? – торопливо запихнула в рот последнее пирожное Сидзука.

– Ладно, – вздохнула Лахджа. – Ладно. Тогда я сама сделаю пирожное. По рецепту моей бабуленьки.

Она отрезала кусок ржаного хлеба, положила на него несколько килек и хороший шмат сала, прикрыла сверху другим куском хлеба – и аж зажмурилась от удовольствия, откусывая кусок.

– Ну и странная же у тебя была бабуленька, – с отвращением произнесла Сидзука, делая себе такой же бутерброд.

Ей не понравилось. Ее почти что затошнило. Но Сидзука не была бы Сидзукой, если бы не собезьянничала.

– Лахджа, почему ты перестала меня кормить? – приоткрыл один глаз Хальтрекарок.

– Увлеклась видами, мой господин, – кротко ответила Лахджа.

– Глупышка, зачем тебе еще какие-то виды, если ты можешь любоваться мной? – снисходительно улыбнулся демолорд.

– Просто чтобы убедиться, насколько все остальное ничтожно в сравнении с тобой, мой господин.

Абхилагаша и Ассантея аж застонали от зависти, а Сидзука сунула пальцы в рот и показала, что думает о такой жалкой лести.

Зато Хальтрекарок милостиво кивнул. Он принял слова Лахджи за чистую монету. Любую похвалу Хальтрекарок принимал за чистую монету – даже если та была насквозь фальшива.

А Лахджа вздохнула и отвернулась, продолжая машинально пихать Хальтрекароку виноград. Она давно уже не надеялась найти в супруге и повелителе эмоциональный отклик. Даже не то что на нее или ее действия – а просто хоть на что-нибудь.

В первое время после перерождения она к нему тянулась. Да и сейчас еще иногда делала попытки. Возможно, это был стокгольмский синдром – ведь он ее похитил в бытность смертной. Сделал наложницей. Не дал выбора. Но она все равно пыталась найти какие-то светлые стороны в новом положении – даже стала ради этого демоном.