– Wasser, waschen und trinken! Kontakt mit dem deutschen Kommando![1] – Надменно скомандовал капитан.

– Przepraszam pana Hauptmanna, ale nie rozumiem języka niemieckiego[2]… Нихт ферштейн! – Савушкину показалось, что своим незнанием немецкого войт даже гордился. Вот чёрт!

Собравшись было перейти на ломаный польский – в последний миг он успел остановится. Дьявол, да ведь это же – прямой путь к провалу!

Этот чёрт, войт, за пять лет оккупации тысячу раз слышал, как на польском говорят – ну, или пытаются говорить – немцы. И все немецкие ошибки в произношении, все оттенки акцентов – знает наизусть. А он, Савушкин? Чёрта лысого! Он будет говорить на ломаном польском с РУССКИМ акцентом – и никак иначе! И староста – тьфу, то есть в смысле войт – на третей его фразе поймет, что никакие они не немцы. А учитывая, что этот Серакув тридцать лет назад, в пору юности оного войта, был Варшавской губернией Российской империи – то легко и просто догадается, что Савушкин и его команда – просто пятеро русских мужиков, зачем-то вырядившихся немцами… Вот и вся кадриль.

Что же делать? Молчать нельзя!

– Ви понимает русиш? – Единственный вариант, который пришел ему в голову – ломаный русский! Как его коверкать на немецкий манер – он приблизительно знает, и вряд ли этот польский деятель знает это лучше. Хуже – весьма вероятно! А для офицера с Восточного фронта знание азов русского – совершенно естественно…

Войт в изумлении посмотрел на Савушкина, но, спохватившись, тут же ответствовал:

– Так, трохе розумем. Служив царю Миколаю.

– Мне необходим вода – умыться и пить. Мои зольдатн. Ещчо. Связь с немецкий командование. Дом для ночлег и отдых. Виполнять!

Войт молча кивнул и вышел в соседнюю комнату – откуда до Савушкина донеслось: «Cholerni Niemcy, diabeł przyniósł je do naszej głowy! Staśja, przynieś im wiadro wody, Janek, spróbuj dotrzeć do niemieckiego komendanta!»[3]

Выйдя в горницу, где его ждал Савушкин – войт доложил:

– Воды тераз буде, моя цурка вынесе её солдатам. Телефон – тутай, – И войт указал на двери в соседнюю комнату.

Савушкин, зайдя туда – обнаружил нечто вроде кабинета войта, совмещенном с продуктовым складом: в углах стояли какие-то коробки, ящики, у двери громоздились мешки с зерном. Посреди комнаты стоял стол, на котором располагался немецкий армейский полевой телефон в окружении хаоса в виде бумаг, огрызков карандашей, чернильницы, каких-то коробок… В трубку телефона что-то старательно говорил мальчишка лет четырнадцати – при виде Савушкина протянувший ему трубку.

– Biuro komendanta polowego w Ozaruwie[4]. – пробормотал доморощенный телефонист.

Савушкин молча кивнул, взял трубку и выпалил:

– Hauptmann Weidling, die vierte Felddivisionen der Luftwaffe! Auf Geschäftsreise nach Allenstein geschickt! Mit mir, meinem Leutnant und drei Unteroffizieren.[5] – Постаравшись придать своему докладу «берлинский» оттенок – за какой отдельное большое спасибо геноссе Ульриху! Краем глаза он увидел, как войт старательно вслушивается в его слова – и про себя улыбнулся: уж кому-кому, а этому поляку его berlinerisch по достоинству не оценить, тут другие слушатели нужны…

С той стороны трубки помолчали, а затем сипловатый голос уже довольно немолодого человека произнёс:

– Feldkommandant des Bezirks Pruszkof, ober-leutnant von Tilze. Gustav Wilhelm. – Помолчав, добавил: – Hauptman, bist du ein Berliner?[6]

Савушкин на мгновение задумался. Фон? Дворянин? Отлично! И ответил:

– Charlottenburg!

– Kreuzberg. Wir sind Nachbarn, Kumpel![7] – И уже изрядно мягче продолжил: – Was zum Teufel hast du in diesen Wald gebracht, Hauptmann?