– Так вот я скажу вам: смысла в этой операции нет, – подытожил Нойманн.

– Мне трудно с этим согласиться, – мягко возразил Харис. – До тех пор, пока остается хоть один шанс спасти человеку жизнь, стоит пробовать все, что есть в арсенале.

– Да нет ничего в арсенале. Это врожденное заболевание, он обречен. Месяц, два… И чем раньше такой человек умрет, тем меньше душевных сил уйдет у его родственников на призрачные ожидания. И тем скорее его здоровые органы будут отданы людям, которые в них нуждаются.

– А если бы речь шла о близком вам человеке? – вмешалась Анна, вспомнив про отца. Ведь правильное и своевременное лечение могло бы спасти тому жизнь…

– Даже если бы шла, милая, – профессор закурил, выпуская из ноздрей плотный едкий дым. – Моя жена долго страдала от страшного недуга. Последние годы я едва ее узнавал. А она меня и вовсе не узнавала, горела в аду болезни. Я упорствовал: менял схемы лечения, подключал экспериментальные препараты, лишь продлевая тем самым ее агонию… В душе я, знаете, все надеялся, – Нойманн посмотрел куда-то вверх, – все ожидал…

Припечатав окурок ко дну пепельницы, он углубился в чтение карты вин.

– Семьи нескольких моих коллег отправляются на Корсику, – продолжал увещевать ее Харис. – Ты же никогда там не была? У тебя целых шесть дней. Посмотришь остров, а двадцать девятого, после моего мероприятия, полетим домой в Афины. Ну же, Анна, подумай: чистейшее море, Наполеон, Колумб… – он наморщил лоб, пытаясь припомнить еще какие-нибудь относящиеся к острову имена.

Анна вздохнула: спорить бесполезно. Ей действительно нечего было делать в Ницце. Этот город, такой солнечный и приветливый в межсезонье, летом превращался в суетливый муравейник. К тому же она прекрасно понимала: во время форума видеть мужа она почти не будет – Харис с головой уйдет в работу, практически не замечая ее присутствия…

Смирившись, она достала чемодан и принялась укладывать в него вещи.

Корсика встретила ее утренней дымкой и нарастающим гулом голосов. Распрощавшись с женами коллег Хариса, Анна поехала на северо-запад острова.

Городок Кальви раскинулся внутри широкой бухты, перечеркнутой линией многокилометрового песчаного пляжа. Оставив вещи в номере, она отправилась бродить по сонным от зноя, путаным улицам. Идея провести все шесть дней у воды ее не привлекала: с момента их с Харисом свадьбы они жили в его родных Афинах, и она могла наслаждаться пляжем пять месяцев в году.

В конце утомительного дня она спустилась к городскому причалу. Изящные белые яхты, прогулочные лодки и скромные катера покачивались на волнах, напоминая ей о провансальском Порт Гримо, где они с мужем провели целую неделю перед началом симпозиума.

Живя почти два года под одной крышей, они очень редко виделись. Харис Илиáдис был кардиохирургом уникальной специализации, в Греции ему не было равных. Он часто выступал на международных конференциях, а некоторые европейские клиники приглашали его оперировать своих самых безнадежных больных. Во второй половине дня он принимал пациентов в частном кабинете, а по утрам проводил плановые операции в крупнейшем госпитале Афин. Были еще и внеплановые, срочные. Анна так боялась этих тревожных ночных звонков. Случалось, после них он возвращался словно обескровленный, подолгу курил и молчал, договариваясь с собой.

После переезда обживаться в новой стране ей, по сути, приходилось самостоятельно. Выручало то, что она свободно говорила по-гречески. Ее мама носила звонкую фамилию Алексанриди и была родом из греческой диаспоры Ташкента. Дед, убеждённый активист партизанского движения «Демократическая армия Греции», оказался в числе тех двенадцати тысяч греков, которых эвакуировали в сорок девятом году в Советский Союз. Мама родилась лишь годом позднее. Они прожили очень счастливую жизнь в одном из греческих кварталов Ташкента. Мама всегда вспоминала свое детство с улыбкой: в нем были и южные цветущие сады, и купание в прохладных реках, и крепкое босоногое братство послевоенных детей. Для них были организованы уроки греческого языка, и благодаря этому маме удалось сохранить связь со второй родиной. Когда отца не было дома, она всегда обращалась к Анне по-гречески. «Από μακριά και αγαπημένοι παρά απο κοντά και μαλωμένοι»