В одном я уверен на сто процентов. Молчать бы я точно не стал. Не в моем это характере.

– И Вика себя ничем не выдала. Ни жестом, ни взглядом. Часто бывала у нас в гостях. Не пропускала ни одного моего дня рождения. Всегда с дорогущим подарком. Часы из последней коллекции. Элитный парфюм. Букет громадный. Стильная, неприступная и абсолютно незаинтересованная в Вадиме.

С моей легкой руки Ника продолжает анализировать детали, которые могли бы натолкнуть ее на неприятное открытие. А мне вдруг до нестерпимого жжения за грудиной хочется прояснить один момент.

– А если вдруг твой Белов переобуется? Раскается и приползет на коленях. Вернешься к нему? Сможешь его простить?

Хрипловатые фразы, пропитанные неприятием, падают к ногам Ники увесистыми булыжниками и сопровождаются моим шумным сопением и ее гробовым молчанием.

Тишина длится так долго, что мне начинает казаться, что я не получу ответа. Но Солнцева откашливается и отрицательно качает головой.

– Я не знаю, что может случиться, чтобы я его простила. Метеорит должен упасть на Землю или время должно повернуться вспять. И то не факт. Он ведь не звонит, не пишет и не ищет нас с Соней. Да он даже не раскаивается, Гордей! Это не разовая акция – это осознанный выпад.

Запальчиво выдает Вероника, а мне вдруг становится легче. Стальной обруч, стискивавший ребра, с треском лопается и распадается на части. Мне отчего-то приятно, что Ника высоко ценит себя и не собирается позволять втаптывать себя в грязь.

Мысленно похвалив ее, я вытаскиваю сложенное пополам письмо, которое мы с Соней писали Деду Морозу, и протягиваю его Нике.

– Дорогой Дедушка Мороз, подари мне, пожалуйста, папу и сделай маму счастливой.

Солнцева вслух читает выведенные моей рукой строки и громко всхлипывает. Ее глаза увлажняются, а грудь высоко вздымается. Она взволнована. Да и я растроган. Дети редко просят в подарок не какую-нибудь куклу или планшет…

– У тебя замечательная дочь, Ника. Я всегда мечтал о такой.

Признаюсь твердо и принимаюсь собирать посуду, чтобы не наговорить ничего лишнего. Ребенок – это больная тема, которую я не хочу развивать.

К счастью, Вероника и не собирается этого делать. Она помогает мне с бокалами и направляется в спальню. А я иду за ней следом, как привязанный. Провожаю ее, как долбанный рыцарь, и оставляю целомудренный поцелуй на ее щеке.

Никаких намеков на страсть или на продолжение ночи. Нам обоим это не нужно.

Хвалю себя за недюжинную выдержку и отправляюсь в другую комнату. Сплю, на удивление, крепко, не вижу никаких сновидений, а наутро обнаруживаю Нику у плиты.

С пучком, к которому я уже привык, в подаренной мной футболке с кроликом, которая доходит ей едва ли не до колена, она колдует над кастрюлей и что-то вполголоса напевает.

– В холодильнике столько деликатесов, а ты варишь…?

– Кашу. Ага.

Я изумленно выгибаю бровь, Ника же не смущается и продолжает сосредоточенно помешивать овсянку.

– Праздники – не повод питаться неправильно. Не стоит приучать Соню к плохому.

Спокойно поясняет Солнцева, и я в который раз поражаюсь, насколько она осознанная.

А после завтрака, уничтожив почти все, что Ника приготовила, мы втроем тепло одеваемся, кутаясь в шарфы, и втроем высыпаем во двор. Сначала лепим огромного снеговика рядом с елкой, потом гоняемся друг за другом, играя в снежки, и уставшие валимся в снег, размахивая руками и изображая снежных ангелов.

Раскрасневшиеся и мокрые, мы вваливаемся в дом и долго отряхиваемся. У Ники пряди волос прилипли к щекам, румянец залил лицо, лишенное грамма косметики, а улыбка осветила лучащиеся чем-то похожим на счастье глаза. И я ловлю себя на мысли, что она невероятная.