«Завидуют! – была уверена Тамара. Она подошла поближе к отцу с мамой. – Как постарели! И это за какой-то год! Чему удивляться, обоим за 80!» Видно было, что переживают искренне: мама тихо роняет слёзы, отец крепится, и в глазах испуг.

«Наверно, представляют, что и их черёд не за горами?» – от этой мысли ей стало не по себе и почему-то вдруг очень жаль усопшую. Ведь когда-то и молодая была! Представить было сложно. Она и себя не могла вспомнить беззаботной молодой девчонкой, словно утратила связь с прошлым и всегда являлась той, какая есть в данный момент.

Странно, почему почти на физическом уровне пропадают все ощущения себя прежней? Болтовня, что в душе ты всё та же девчонка! Это лишь защита от самого большого разочарования – невозвратности и неповторимости. И что так на душе мерзко?

– Пап, я на поминки не поеду. Не обижайтесь только! Ну что ты сделал такое лицо?!

– Томочка, так это неудобно как-то. Все же свои.

Сергей Валерьянович был всегда главным в переговорах с дочерью. Мама, Оксана Леонидовна, давно уже никуда не лезла и не от повышенного чувства либеральности, скорее от нежелания разбираться в тонкостях Томиного характера, надоело. Её жизнь казалась Оксане Леонидовне странной и непонятной, в особенности отношения с Максимом. Как можно находиться в браке и жить каждый сам по себе! Она ничего не высказывала, но была уверена: и Томиной вины предостаточно.

«Слишком много свободы дали друг другу. И главное, виду ведь не показывает! Как ни позвони, нет мужа дома. Останется одна, допрыгается! Может, сейчас это в порядке вещей? Глядишь, ещё немного, и многожёнство разрешат. А что, если такое творится сплошь и рядом! Мужики всегда гуляли, не секрет. Но чтобы так открыто и беззастенчиво! Такого не было. И семью разрушить боялись, детей своих жалели. Разводиться стыдно было! И откуда это всё взялось?! Ну первый раз у Томочки не получилось семью создать, молодые, дурные. Максим вроде всегда хорошее впечатление производил. Это всё девки, вконец обнаглели, на всё готовенькое норовят! Твари!» – Оксана Леонидовна с грустью оглядывала дочь.

– И куда это ты собралась? Опять без толку по городу болтаться? Что у тебя за жизнь, Том!

– Жизнь как жизнь! – хмыкнула Тамара, обняла по-быстрому своих стариков, кивнула всем присутствующим и, не оборачиваясь, пошла по главной аллее к центральному выходу.

Удивительно, сколько зелени кругом, и деревья такие жирные, похлеще чем в любом парке! И почему на кладбищах так всё благодатно растёт? На даче за каждым кустом ухаживать надо, чтобы не захирел, а тут всё само собой. Чудеса!

Она ещё подростком сюда часто наведывалась, жили-то совсем поблизости, на Савушкина. Одна шла, как манило что, на кресты да памятники заглядывалась, и страшно становилось – не могла в голову взять, как вот так жил человек, жил, и вдруг его совсем не стало. Всё по-прежнему: и зима, и лето, и ландыши цветут, и мороженое эскимо у метро с лотков – а человека больше нет и никогда-никогда больше не будет! Всё ответы искала и не находила, и нет-нет да опять на Серафимовское тащится.

Неожиданно свернула на тонкую тропочку, пройтись между могил – как потянуло что-то, – всё равно к выходу дорогу найдёт. Сухая земля травой невысокой покрыта, вытоптали, видно, – хоть каблуки не проваливаются, идти можно. Листва едва шелестит над головой, по-особому, словно тихая, едва различимая музыка, и только в таких местах её и услышишь. Она, как прежде, скользила взглядом по могилам, попадались и совсем свежие, с ворохом ещё не засохших цветов и зловещими венками с чёрными лентами. «Что это я удумала? Пора выбираться, далеко забралась».