Цезарь сказал, что любит ее.

На следующий день он посадил ее на осла, и они отправились посмотреть, что сделали с Александрией шесть месяцев войны. Целые улицы лежали в руинах, ни одного неразрушенного дома. Временно возведенные баррикады и стены ощетинились брошенной артиллерией. Повсюду копошились женщины и детишки, выискивая что-нибудь съедобное или полезное для себя. Бездомные, грязные, в лохмотьях, лишенные надежды. От порта почти ничего не осталось. Когда Цезарь поджег корабли александрийцев, огонь распространился и уничтожил все склады, то, что осталось от большого торгового центра, доки, причалы.

– О, и книгохранилища больше нет! – ломая руки, воскликнула Клеопатра. – Каталога нет, и мы никогда не узнаем, что сгорело!

Цезарь с иронией посмотрел на нее, но ничем не выдал своего удивления. Надо же! Ее совершенно не тронул вид голодных детей, и в то же время она готова заплакать из-за потери каких-то книг.

– Но библиотека в Мусейоне, – сказал он, – а Мусейон не пострадал.

– Да, но наши библиотекари такие медлительные. Книги прибывали быстрее, чем они успевали их заносить в каталог, поэтому в последние сто лет их складывали в специальном хранилище. А теперь оно уничтожено!

– Сколько книг в Мусейоне? – спросил он.

– Почти миллион.

– Тогда беспокоиться нечего. Утешься, моя дорогая! Количество книг, когда-либо написанных в мире, никак не превышает миллиона, а значит, сколько бы книг ни хранилось в сгоревшем хранилище, все они были либо копиями, либо новинками. Да и в Мусейоне наверняка много копий. А недавние работы нетрудно достать. Библиотека Митридата Пергамского насчитывает около четверти миллиона книг, большинство из них, я полагаю, новинки. Запроси у него копии книг, которых нет в Александрии. Можешь также обратиться к Сосию или Аттику в Риме. Своих книг у них нет, но они возьмут их у Варрона, Луция Пизона, у меня, у других обладателей больших личных библиотек. Кстати, это напомнило мне, что в Риме нет публичной библиотеки, и я должен это исправить.

Двинулись дальше. Аркада агоры пострадала меньше остальных общественных строений. Правда, несколько ее колонн были разобраны на секции, чтобы заблокировать арочные проходы под Гептастадием, но стены уцелели, как и бо́льшая часть крыши. А вот от гимнасия осталась лишь часть фундамента, здание же суда исчезло совсем. Насыпной холм, воздвигнутый в честь Пана, лишился растительности и водопадов. Его ручьи иссякли, в сухих руслах блестела одна только соль. На всяком клочке ровной земли стояла римская артиллерия. Не осталось ни одного целого храма, но Цезарь был рад, что сохранились скульптуры и барельефы, хотя все они были в грязи.

Серапейон в Ракотисе пострадал мало благодаря своей удаленности от Царской улицы. Однако в главном храме недоставало трех массивных балок и крыша прогнулась.

– А сам Серапис великолепен, – сказал Цезарь, с трудом обходя горы мусора и обломков.

Серапис сидел на золотом троне, усыпанном самоцветами. Похожий на Зевса, с окладистой бородой, с длинными волосами и с трехглавым псом Цербером, жавшимся к его ногам. Голова слегка склонилась под тяжестью огромной короны в форме корзины.

– Очень хорошая статуя, – повторил Цезарь, внимательно разглядывая изваяние. – Конечно, не Фидий, не Пракситель и не Мирон, но очень хорошая. Кто ее делал?

– Бриаксис, – сухо сказала Клеопатра, поджав губы.

Она глядела на храм, вспоминая, какое это было прекрасное здание: удивительно пропорциональное, просторное, с ярко расписанными и позолоченными ионическими колоннами, оно стояло на высоком подиуме со ступенями, ведущими к главным дверям. Метопы и фронтон – подлинные шедевры архитектуры. А остался только Серапис.