Однако в ту грозовую ночь старые истории не позабавили наших героев, что-то мешало им смеяться легко и освобожденно.

– Какой-то ты не такой сегодня, – не выдержал наконец Шихин. – Затейницу забыть не можешь?

– Не могу и не хочу. Но дело не в ней.

– Уж если Васька-стукач тебя не позабавил, то дело плохо. Давай выкладывай, чего там у тебя…

– Ну, хорошо… Тебе как здесь вообще… Нравится? – спросил Ошеверов.

– Ничего, жить можно.

– Не жалеешь, что уехать пришлось?

– Уехал и уехал. Делать там нечего. Ни мне, ни Вале.

– Почему… Контор полно, заводов еще больше, при заводах многотиражки…

– Понимаешь, – Шихин помолчал, – появилась какая-то… офлажкованность.

– Значит, ты это почувствовал?

– Да, – кивнул Шихин. – Офлажкованность или что-то на нее похожее. Куда ни ткнешься, везде от ворот поворот. Будто кто-то бежит впереди и предупреждает, дескать, сейчас придет заразный, поганый, дурной, гоните его, не то и вам достанется. Прихожу и по глазам вижу – он уж побывал здесь, опередил меня. Ткнулся в одну газету, во вторую, на радио, телевидение, в те же многотиражки… Глухо.

– А здесь? Ничего такого не появлялось?

– Здесь вроде… пока… ничего. Да и не до того. Дом вот надо к зиме готовить – печи перекладывать, стены конопатить, крышу латать, рамы менять… Устроился на местный заводик – какая-то ремонтная шарашка. Записали разнорабочим, но в основном наглядную агитацию рисую. Даешь ускорение, даешь усиление, даешь умиление… Но удобно – в двух шагах.

– А что на плакатах?

– Разное! – рассмеялся Шихин. – На прошлой неделе, например, родил мощного полуголого мужчину, тут же молот и гора блестящих болтов, а сам он смотрит на тебя призывно и страстно, следуй, дескать, моему примеру, производи качественные заготовки. Сегодня изобразил конструктора в глубокой задумчивости у чертежной доски. Это надо понимать так – раньше он работал не думая, а теперь под влиянием неодолимых общественных сил в душе у него началась перестройка. Начальству очень понравилось. Обещали премию выписать.

– Большую?

– Ну какую премию могут выписать разнорабочему? Вряд ли ее хватит на плитку филе, которую ты собираешься подарить.

– Подарю-подарю, не напоминай. Я ничего не забываю. Хотя кое-что и хотелось бы забыть. Как и тебе, наверно, а?

Ответить Шихин не успел. На террасу вышла Валя с большой тарелкой, наполненной вареной картошкой. От нее поднимался пар, она светилась, а если учесть, что рядом шумел дождь, сверкали молнии, было зябко и сыро, то картошка производила неизгладимое впечатление. Это было семейное блюдо Шихиных, и каждый, кто заглядывал к ним, всегда мог рассчитывать на вареную картошку. Приготовить ее несложно, запоминайте. Прежде всего требуется картошка. Ее нужно почистить, залить водой и поставить на огонь. Когда вода закипит, в кастрюлю можно бросить укроп, лавровый лист, гвоздику, корицу, душицу – все, что найдется в доме. Важное условие – картошка должна быть немного недоваренной. Рассыпчатой, но плотной. А если еще под рукой окажется подсолнечное масло, лук, петрушка, то тут уж начинается настоящее чревоугодие. Это был именно такой случай – нашлись у Шихиных и зелень, и подсолнечное масло.

А ведь Автору хотелось показать приезд Ошеверова совсем иным. Это должен быть радостный штурм беззащитной деревянной избы с хлопками шампанского, с бараньей ногой, с ворохом дорожных анекдотов, может быть, даже с заблудшей девицей, которую Ошеверов вез с собой уже вторую тысячу километров, а у девицы свои капризы, уже запутанные отношения с Ильей, надежды на него, разочарования в нем, но и то и другое скороспелое, дорожное и потому не окончательное. И Ошеверов должен был кричать, воздевать руки, топать ногами, поднимать Шихина в воздух и кружиться с ним по саду, он должен был ловить ежей, орать на белок, явиться ему положено было днем, в солнечную погоду, и не на этом пропыленном грузовике, а на сверкающем такси, грузовик намечалось оставить при какой-то дорожной забегаловке, для Ошеверова у Автора был готов прекрасный костюм, как говорится, цвета сливочного мороженого…