Зато другая статья Ктулху разъясняла слово «электоральный» с суверенного плаката:

«Называть российскую публику „электоратом“ – это примерно то же самое, что называть тюремных опущенцев „педерастами“ („любителями мальчиков“ по-гречески). Что тут скажешь? Да, такая лексика широко распространена, освящена обычаем, и можно даже найти определенные фактические основания для подобного словоупотребления. Но все-таки в иную минуту сложно отделаться от чувства, что за звучным иностранным словцом прячется какая-то усмешливая лукавинка, чтобы не сказать – злая неправда…»

Лена сначала прочитала «электоральный» как «электро-оральный» и, только дочитав этот пассаж до конца, поняла, что имеется в виду совсем обратное.

«Вот ведь не просто людям что-то одно не нравится, – подумала она устало, – а они вообще всю нашу жизнь хают. Ехали бы тогда себе из страны…»

Действительно, стенгазета поражала своей откровенной критичностью к установленному порядку вещей – но ушлая Кима объяснила, что так сделано специально, с целью вызвать у посетителей буфета ощущение полного элитного доступа к чему угодно вообще.

– Карманный диссидент, – сказала она, – это типа как злой карлик с бубенцами. В гламурных кругах считается очень даже шикарно.

По какой-то причине никто из очереди особо не задерживался у тайного рупора Ктулху, и Лена подумала, что Кима права.

В буфете было многолюдно. Преобладал народ в технической униформе, но присутствовали и коллеги: впереди стояло несколько пацанов-атлантов в узких набедренных повязках. Они, видимо, работали в каком-то классическом интерьере, потому что их рельефные мускулистые тела были натерты белой пудрой под мрамор. У одного пудра была стерта с ягодиц, а на ляжке остался отчетливый отпечаток ладони. Остальные поглядывали на него с ухмылками.

Вялый разговор, который девушки вели о том и о сем, постепенно стих. А потом Ася вдруг спросила:

– Все видели?

– Ты про что? – не поняла Лена.

– Про богомола.

Лена кивнула. Вера и Кима только переглянулись друг с другом, и стало ясно, что они тоже видели.

– Мне кажется, я молилась, – сказала Ася.

– Это потому, что руки так сложены? – спросила Лена.

– Не только. Просто само состояние молитвенное. Все мирские голоса внутри стихают, и остается только единение с высшим. Это и есть молитва. Меня так бабушка учила. Когда еще жива была.

– Я особого единения с высшим не заметила, – сказала Вера. – Спокойно было, это да. И легко.

– Это и есть единение, – сказала Ася.

Вера усмехнулась.

– Высшее, низшее, кто их разберет. Лучше скажите, трубу под ногами все видели?

– Это не труба, – сказала Ася. – Это, по-моему, ветка, на которой он сидит. У меня от нее голова болит, потому что она одновременно и впереди и сзади, и при этом все время прямо перед тобой.

– У богомола так расставлены глаза, – сказала Кима. – Он видит все вокруг. Поэтому ветка действительно и впереди, и сзади.

– А что это за богомол? – спросила Вера. – Где он?

Кима подумала немного и сказала:

– Это архетипический богомол. Всеобщий и универсальный. Папа и мама всех богомолов, которые были, есть и будут. Он пребывает в платоновском космосе.

– А что он там делает?

– Молится, – сказала Ася. – В этом я абсолютно уверена.

В буфет вошли три русалки, одну из которых Лена видела перед «Рэдисон-Славянской» – она узнала ее по родинке на щеке. Русалки были со снятыми хвостами, в коротких чешуйчатых маечках, поблескивающих из-под купальных халатов, а на головах у них были спортивные шапочки для плавания. Лена некоторое время изучала их со смешанным чувством зависти (все три были дивно красивые) и превосходства (мокрая работа, себе бы такую Лена точно не пожелала). Русалки тоже поглядывали на кариатид. Вскоре играть в гляделки надоело, и девушки вернулись к прерванному разговору.