Всего труднее Столыпину было получить согласие царской семьи на отчуждение удельных земель. Государь, справедливо признавая, что удельные земли составляют собственность всего русского императорского дома, не хотел решить этого вопроса единолично. По этому поводу Столыпин мне рассказывал, что он ездил специально с этою целью к великому князю Владимиру Александровичу^>17 и его супруге Марии Павловне^>18, и сколь неохотно они выразили свое согласие. Меня Столыпин почитал, не без основания, столь враждебно настроенным против этой меры, что даже скрыл предпринимаемые по этому поводу шаги, пока они не привели к благоприятному (по его мнению) результату.

Вообще на тему о принудительном отчуждении земли Столыпин со мною не беседовал, и я лишь случайно узнал, что намерения его шли в этом направлении значительно дальше. Узнал я об этом от гр. А. А. Бобринского^>19, которому Столыпин как раз в первое время своего премьерства сказал: «А вам, граф, с частью ваших земель придется расстаться».

<…> Абсолютный невежда в экономических вопросах, Столыпин не понимал совершенно, что упразднение частного землевладения в России равносильно ее экономическому краху, при котором крестьянство пострадает едва ли не в первую голову.

Впрочем, повторяю, Столыпин мало заботился о тех конкретных последствиях, которые будут иметь проводимые им меры. Учитывал он почти исключительно их психологическое значение, то влияние, которое принятие их может оказать на укрепление престижа власти, на степень симпатии к правительству как политических вожаков, так и широких слоев населения.

С своей стороны я решительно не мог смотреть на те или другие принимаемые государством меры только как способы captatio benevolentiae[12], хотя, разумеется, не мог и не признать психологического значения того или иного занятого правительством положения.

Вообще ни характером, ни складом мышления мы со Столыпиным не сходились. У Столыпина премировали во всех его предположениях теоретические соображения, и здесь он был, несомненно, мастером. Верхним чутьем он инстинктивно постигал ту политическую линию, которой надо придерживаться для овладения популярностью, причем спешу сказать, что популярности этой он искал не для себя лично, а для всего представляемого и возглавляемого им государственного строя. Кроме того, в начале своей государственной деятельности он выказывал большую личную скромность, вполне сознавая, что он недостаточно подготовлен по многим основным вопросам государственного бытия. Со временем это радикально изменилось – но об этом дальше.

Следом за высочайшим указом о передаче крестьянам казенных и удельных земель, мерой, поскольку мне известно, в Совете министров вовсе не обсуждавшейся (по крайней мере при мне в Совете министров она не обсуждалась), приступил Столыпин к попытке осуществления крупных реформ по другим ведомствам. Одной из крупных значительного масштаба реформ, обсуждавшихся в Совете министров, был проект Министерства народного просвещения о введении в России обязательного всеобщего обучения. Обсуждался этот проект вечером 11 августа на даче министра внутренних дел на Аптекарском острове, т. е. накануне произведенного на ней покушения, унесшего множество жертв.

Докладывал этот проект и защищал его положения не сам министр Кауфман, по-видимому даже довольно слабо с ним ознакомившийся, а его товарищ Герасимов. Столыпин, как всегда, ограничивался тем, что предоставлял по очереди голос записавшимся и сам не только не руководил прениями, но вообще не высказывался вовсе. Председатель он был вообще слабый и притом совершенно лишенный дара резюмировать происходящие прения и высказываемые суждения. Случалось, что он вдруг с жаром скажет несколько слов по поводу высказанного кем-либо мнения, но при этом было именно больше жара, чем доводов, опровергающих оспариваемое им мнение по существу. Вообще первое движение Столыпина было неизменно подсказано ему врожденным благородством чувств и намерений, что не мешало, однако, тому, чтобы впоследствии брали у него верх другие соображения, более утилитарного свойства, неоднократно заставлявшие его принимать решения, далекие от отвлеченной справедливости.