– О Боже, как это прекрасно! Как прекрасно!

Король почувствовал, как по его сердцу пробежала радостная дрожь.

– Вы находите? – спросил он.

Ответить королева была не в силах, она задыхалась.

Дрожащей рукой она достала из футляра ожерелье из бриллиантов – таких крупных, чистых, искрящихся и так умело подобранных, что ей показалось, будто меж пальцев у нее струится огненный поток.

Ожерелье извивалось, словно змея, вместо чешуек у которой были молнии.

– Великолепно! – обретя наконец дар речи, пролепетала королева. – Великолепно! – повторила она, и глаза ее заблестели: то ли от близости столь чудных бриллиантов, то ли от сознания, что ни у одной в мире женщины нет такого ожерелья.

– Стало быть, вы довольны? – осведомился король.

Я в восторге, государь. Вы меня осчастливили.

– Да полно вам.

– Вы только взгляните на первый ряд: бриллианты в нем с орех.

– В самом деле.

– А как подобраны: один от другого не отличишь! А как умело расположены по величине! В какой удачной пропорции второй отличается размером от первого, третий от второго! Ювелир, выбравший эти бриллианты и сделавший ожерелье, – настоящий художник.

– Их двое.

– Тогда, держу пари, это Бемер и Босанж?

– Угадали.

– Да и то сказать, сделать такое ожерелье могут только они. Как оно прекрасно, государь, как прекрасно!

– Сударыня, – заметил король, – вам придется заплатить за него очень дорого, берегитесь.

– Ах, государь, – прошептала королева.

Лицо ее внезапно помрачнело, голова склонилась на грудь.

Однако это новое выражение появилось у нее на лице столь неожиданно и исчезло столь быстро, что король не успел ничего заметить.

– Доставьте мне удовольствие, – попросил он.

– Какое?

– Позвольте надеть ожерелье вам на шею.

Но королева остановила его.

– Это очень дорого, не так ли? – печально спросила она.

– Еще бы! – с улыбкой ответил король. – Но я же сказал, что вам придется заплатить за него еще дороже, и оно приобретет свою истинную цену только на месте – то есть у вас на шее.

С этими словами король приблизился к королеве, держа ожерелье за концы и собираясь застегнуть его на аграф, тоже сделанный из бриллианта.

– Нет, нет, – возразила королева, – никаких ребячеств. Положите ожерелье обратно в футляр, государь.

И она покачала головой.

– Вы отказываете мне в удовольствии первым увидеть его на вас?

– Господь не простит мне, если я лишу вас этой радости, коль скоро возьму ожерелье, но…

– Но?.. – удивленно переспросил король.

– Но ни вы, ни кто-либо другой, государь, не увидит у меня на шее столь дорогое ожерелье.

– Вы не станете его носить, сударыня?

– Никогда!

– Значит, вы отказываетесь?

– Я отказываюсь повесить себе на шею миллион или даже полтора – ведь, насколько я понимаю, ожерелье стоит миллиона полтора ливров?

– Не отрицаю, – ответил король.

– Я отказываюсь повесить себе на шею полтора миллиона, когда королевская казна пуста, когда король вынужден ограничивать пособия для бедных и говорить им: «Больше денег у меня нет, и да поможет вам Бог!»

– Как! Неужели вы говорите это серьезно?

– Послушайте, государь, господин де Сартин сказал мне как-то, что на полтора миллиона ливров можно построить линейный корабль, а королю Франции линейный корабль гораздо нужнее, чем королеве Франции – ожерелье.

– О! – вне себя от радости воскликнул король, и на глазах у него навернулись слезы. – То, что вы сделали, – возвышенно. Благодарю, благодарю вас!.. Как вы добры, Антуанетта!

И, чтобы достойно завершить свой сердечный и вместе с тем хозяйский порыв, король обнял Марию Антуанетту и крепко поцеловал.