В повисшей вокруг нас тишине хриплый, каркающий смех Громова прозвучал особенно громко. Запрокинув голову, он громко смеялся, а я не могла отвести взгляда от того, как ходил его кадык.
— Ты бросила меня. Оставила мне чертову записку с какой-то херотой. Даже в глаза мне не смогла посмотреть перед тем, как свалила, — смех оборвался в одно мгновение. И вот Громов снова смотрит мне в глаза, и у меня в ушах звучит его ледяной, злой голос.
— И думаешь, что можешь просто так заявиться сюда снова?! Прийти как ни в чем не бывало и сказать мне – что? – прошипел он и медленно двинулся ко мне. – Что не должна была уходить! И это все?! Все, что ты можешь мне сказать? Это дерьмо, Маша, дерьмо!
Громов шагал ко мне, а я пятилась назад, не отводя от него взгляда, словно кролик от удава. Его хлесткие слова разрезали воздух словно удары, и каждое, каждое попадало в точку. Я почувствовала, что у меня дергается нижняя губа, и прикусила ее.
— Ты знаешь, что я сделал для тебя?! – он снова понизил голос до шепота, и у меня по рукам пробежали крупные мурашки. – Я организовал убийство Зимы! И сделал так, что твое уголовное дело сгорело вместе с кабинетом ментов!
Он стремительно шагнул вперед, словно хищник, и впечатал две руки в стену на уровне моих глазах. Я оказалась между ними, в опасной, очень опасной близости от него. Громов уже не казался слишком пьяным.
Он казался бешеным.
Он правда поджег ментовку ради меня?.. Или все же в нем говорит сейчас виски?
— А вечером, когда я вернулся домой, нашел на кровати твою записку. И демонстративно сложенные подарки на тумбочке. Шмотки в шкафу. Блять, Маша! – взревел он и, оттолкнувшись от стены кулаками, шагнул назад, прижался спиной к противоположной стене.
— Почему ты мне ничего не сказал?
— Чего я тебе не сказал?
— Ну, что собираешься сделать все это...
— Я собирался сказать, когда сделаю, — ответил он как-то устало. – Не вижу смысла попусту трепать языком заранее.
— А я вижу! Я, блин, вижу! Я, может, и не ушла бы, если бы ты сказал!
— Что ты несешь? – он вскинулся. – Ты ушла, а хочешь сделать виноватым меня?
— Потому что ты и виноват! – я повысила голос и только тогда осознала, что в глазах стоят слезы, и уже поздно пытаться их прятать.
Кажется, и моя рациональность полетела к чертовой матери. Спокойным из нас не был уже никто.
– Потому что я тебе, твою мать, не собственность, ясно?! И не вещь! И мне нахер не сдалось, чтобы ты поступал ради меня «правильно»! – словно змея, последнее слово я прошипела.
– А то трахнул меня, пометил и вроде как обязан теперь защищать «свое»! Только мне это не нужно! И нихера ты меня не пометил, понятно?!
Громов настолько ошалел от моей истерики, что даже не пытался вставить хоть слово в тот бурный поток, что вырвался из моего рта. Он стоял по-прежнему в шаге от меня и слушал, скрестив на груди руки – напряженный и взвинченный.
А я говорила и говорила, выкрикивая ему в лицо все то, что копилось, лежало у меня на сердце в последние недели.
— И чтобы ты меня как повод для разборок со своими бандюганами использовал – мне тоже не нужно, ясно?! А потом, наигравшись, выбросил на помойку как сломанную куклу! Или что вы там делаете с бабами, которых сперва трахаете, а потом они вам надоедают?! Мне нужно было, чтобы ты сказал... чтобы ты сказал...
И тут я поспешно зажала себе рот ладонью, сообразив, что еще одно слово, и я собственноручно выкопаю себе могилу.
— Сказал – что, Маша? – спросил он вкрадчивым, шелковистым голосом, и я подняла на него полные ужаса глаза.