Почти так и случилось в итоге.

В основе наших с ним отношений лежало бог-знает-что. Я спасла его сына и убила его друга. Он отмазывал меня от ментов. Чтобы, в том числе, прикрыть и свою жопу. Какой-то бесконечный круговорот грязи и мерзости, и подлости. Крови и мертвых людей.

Все было неправильно с самого начала. С самого начала все было обречено на провал. Мы не должны были встретиться, наши пути не должны были пересечься. В иных обстоятельствах мы никогда в жизни не оказались бы вместе в одном помещении. Наши отношения были неправильными. Искусственными. Вызванными внешними обстоятельствами.

Громов не мог в меня влюбиться. Такие, как он, не влюбляются в таких, как я. Ему в голову ударил адреналин и стресс и, может, даже страх, и эта жгучая смесь вылилась в извращенное подобие любви.

Только это была не она. А я, наивная дура, позволила себя обмануть. И была рада обмануться.

А сейчас Громов наверняка очнулся от этого наваждения. Побесился, наверное, в первый день. Может, побил кулаком стену, или растратил весь магазин пистолета, стреляя по вазам. Но потом переспал с этим со всем, перешагнул и забыл. И уже живет дальше. Потому что вырвался из этой липкой паутины взаимных долгов и взаимных секретов, когда раз за разом обстоятельства сталкивали нас лбами, и выбора, в общем-то, никакого не было.

А теперь он снова вспомнил, что есть выбор. Есть множество восхитительных, красивых женщин, которые ему подходят. Которым он сможет дарить розы на длинных ножках, меховые шапки и колечки с драгоценными камушками.

Он пил по-черному, как сказали мне фсбшники. Не отвечал ни на чьи звонки. Возможно, он не отвечал кому-то одному – своему куратору. И откуда у них может быть достоверная информация, чем Громов занимается у себя дома? Не стоят же в особняки камеры слежения и жучки... Я надесь.

Я не знаю, что себе надумали фсбшники про наши отношения, надумали про Громова, но они жестоко ошибаются. Он не ждет меня. И, тем более, не примет с распростертыми объятиями обратно.

Но так даже лучше.

Для моего плана так будет даже лучше, потому что мне нужно, чтобы Громов меня принял. Или хотя бы сделал вид. И он сможет притвориться на какое-то время, если на самом деле со мной все будет кончено. Этого будет достаточно. А потом уже он поможет мне скрыться в обмен на информацию, которой я с ним поделюсь. И он отпустит меня, потому что никакой любви нет.

Чудесно, Маша. А где в этом уравнении твое сердце?..

До самого утра, пока мы не прибыли в Москву, я не сомкнула глаз. Выглядела так, что краше кладут в гроб, но мне было плевать. Кое-как умывшись в грязном, вонючем туалете на вокзале, я, пользуясь щедростью Аверина, поймала бомбилу и попросила отвезти меня загород. В поселок, где жил Громов.

В машине тоже подремать не получилось: наблюдала за водителем, чтобы не завез на какую-нибудь заброшку да не треснул по голове. На всякий случай долго с ним торговалась насчет стоимости поездки, чтобы не думал, что денег у меня немеряно.

Когда он высадил меня напротив шлагбаума и будки с охранниками, ощущение дежавю накрыло меня с головой. Пару минут я простояла на одном месте, моргая, пока, наконец, не очнулась от этого транса и не прошла к сторожке. Постучала в окно, и, кажется, ко мне высунулся тот же самый охранник, который встречал меня в сентябре.

— Мария Виноградова к Кириллу Громову, — сказала я ему.

Он вскинул брови и присмотрелся ко мне повнимательнее, затем молча кивнул и закрыл окошко. Сквозь стекло я видела, что он позвонил кому-то, обменялся парой фраз, а потом снова высунулся наружу.