В такие минуты я не столько наслаждаюсь трахом, сколько втягиваю живот, надуваю бицепсы, бугрю спину и не думаю плохо про свой член. С чего бы мне плохо думать о Билли Бое? Нормальный крепкий парень. Чуть кривой, но он ведь не граф, а обычный работяга. Шпиль Адмиралтейства не глотал.

Ангел кончила. Я встал во весь рост и кончил ей на живот. Закурил. Дружелюбно посмотрел на Ангела. Ангел улыбнулась. Молчание было не игрой. Видимо, Ангел просто любит молчать. Качество, выбрасывающее ее вон из шеренги женщин. Едва я это подумал, Ангел заговорила:

– Я шла на кухню по тонкому льду. И сидела тут, как на тонком льду. А теперь подо мной почва.

– Почему?

– Я думала, ты меня прогонишь.

– Ты довольно дерзко говорила для думающей, что ее прогонят.

– Если все равно прогонят, чего стесняться?

– Тоже верно. Это вообще причина не стесняться на земле. Смысл стесняться, если нас всех прогонят на полтора метра под землю?

Ангел усмехнулась.

– Какой ты филосо́ф. Давай уже решим, когда и как мы поедем в Москву.

– Давай.

Я раскрыл ноутбук. Он лежал на столе. Самолет мы отмели сразу, потому что нам хотелось прочувствовать прахо-медовое путешествие. А как его прочувствовать, когда только сел, а через два часа уже выходить? На самолете Бориску можно вообще за два дня развеять. Мне хотелось растянуть квест. Ангелу тоже, хотя мы с ней об этом не говорили. Я спросил – самолет? А она сказала – не смеши меня, милый. Слово «милый» мне понравилось. Тон, которым Ангел его произнесла… От него пахнуло какой-то декадентщиной, коньячным поцелуем, барной посиделкой с любовницей в разгар беременности жены. Ощущение греха как выхода за пределы нормы усилилось. Нам удалось купить купе на тот же вечер. Безумная трата денег. Хотя, если вдуматься, только безумие и способно оправдать деньги. Сбербанковские тыщи я потратил с безразличием, достойным тыщ заработанных. Плевать. С работы отпрашиваться я не стал. Формовщики мантулят: день, ночь, отсыпной, выходной. Отсыпной был вчера. Завтра меня ждали в цеху. Подождут. Я позвонил знакомому врачу и попросил его нарисовать мне двухнедельный больничный. Коррупция, казалось бы. На самом деле никакая не коррупция. В пермском климате каждому пермяку надо предоставлять один больничный в год не по болезни. Осенью. Чтобы пермяк мог спокойно посидеть у окна и поплакать на солнце. Он ведь его потом семь месяцев не увидит. Нет, увидит, но это будет свет, а не тепло.

Пока я оплачивал билеты и звонил врачу, Ангел поднялась к себе и собрала большой рюкзак. Знаете, из тех рюкзаков с красным крестиком, авторство которых приписывают Швейцарии. У меня такой же. У всех такие же, потому что больно уж мы предсказуемые твари. Я не стал спрашивать – ты берешь так мало вещей? Или – где твой громоздкий чемодан на колесиках? Или – почему вы с Бориской так и не завели детей? Лет пять назад я бы все это спросил. А еще я мог спросить совсем уж кошмар. Например – тебе хорошо со мной? Или – я достаточно нежно тебя лизал? Или – ты выйдешь за меня, когда мы вернемся? Пять лет назад я чуть не женился на официантке из-за ямочек и остроумия. Теперь я сосредотачиваюсь на сути. А суть простая – я и Ангел едем в Москву, чтобы развеять на Красной площади щепотку Бориски. Потом мы поедем в Питер и развеем щепотку Бориски над Невой. Затем мы учухаем в Адлер (чух-чух – это я поезд так слышу), а оттуда – автобусом в Гагру. Я был однажды: эвкалиптами пахнет, как в аптеке. Короче, довеем Бориску над Черным морем. А чего? Возвышенная миссия. Она даже не такая тупая, как поиск святого Грааля или вызволение Гроба Господня. Бориска ведь действительно нигде не был. То есть я понимаю, что урна с прахом не совсем Бориска, но в то же время я понимаю, что это не совсем не он.