— Того, что если у тебя нет человеческих чувств, это не значит, что их нет у других!

— Любопытно... — его тон настолько ледяной, что замораживает воздух. — Значит, настаиваешь, что я тебе "нужен"… И именно из-за этих глубоких чувств ты пыталась сбежать с бала? Из-за них же угрожала убить себя? Тебе не кажется, что у меня нет причин тебе верить?

— А ты и не верь! Я вообще не обязана тебе ничего доказывать! — выпаливаю я. — Без тебя я жила спокойно! И знать не знала этих мучительных эмоций! Это ты, тот кто разрушил мою жизнь! Украл, запер, а потом привёз в Аштарию — будто милость с небес спустил! Я про ловушку не знала, и всё сделала чтобы тебя спасти! Так в чем ты недоволен?!

— Хах! Тебе на пальцах объяснить или сама угадаешь?!

— Если ты про само нападение, так мои родители были в своём праве, ясно!

— В своём праве?! — с угрозой переспрашивает Клоинфарн.

— Да! — Я вздёргиваю подбородок, что выглядит, конечно, глупо. И опасно. Ведь я лежу на кровати, а дракон навис надо мной. Взбешённый моими словами, он смотрит так, будто перебирает в уме способы убийства.

На дне его совершенно чёрных глаз мечется зубастая ненависть. Она, будто раненое животное, рычит и клацает пастью.

— Серьёзно с-с-считаешь, что твои бездновы родственнички были правы?! — шипит Клоинфарн, показывая зубы — такие же острые, как у ненависти в его глазах.

— Да!

Тени в комнате сгущаются, чернильными кляксами наползают на бледное лицо дракона, и я чувствую — они могильным холодом касаются моих щиколоток, тянутся вверх к коленям.

Но тут Клоинфарн дёргает подбородком, будто выдирая себя из омута — и тени отступают. Резко отстранившись, он встаёт на ноги. Смотрит на меня сверху вниз. Лицо мужчины вновь мраморно-белое и только глаза — непроницаемые как безлунная ночь.

Кажется, если у нас был шанс на примирение, прямо сейчас он рассыпался в пыль.

Но это не значит, что я отступлю! Мне надоело смиренно склонять голову! Мне тоже есть что сказать этому наглому мрачному дракону!

— Они хотели спасти меня — своего ребёнка! — я сажусь на кровати, нервно поправляя платье. — Разве любой родитель не поступил бы так же? Но трагедии можно было избежать, если бы ты позволил мне поговорить с ними! Или сам попытался бы с ними объясниться!

Клоинфарн смеётся. Но никому из нас не смешно.

— Объяснить? Я в своём праве! И не обязан ничего объяснять!

— Ну да, конечно! — кипячусь я. — Ведь проще всё и всех уничтожить! Украсть! Запереть! А потом удивляться, что тебя хотят заковать в цепи!

— Ты сравниваешь несравнимое!

— Неужели?!

— Ты была жива, смеялась и танцевала. Но они посчитали равноценным запихнуть меня в ширастовы цепи! — он начинает раздражённо мерить шагами комнату, его голос становится отрывистым, злым. — Мои воспоминания о том времени ещё весьма свежи, они накатывают каждую ночь, едва я закрываю глаза! — он стискивает зубы, цедит сквозь них:

— Драккарова Эйда! Словно вырвать моё сердце этой бешеной было мало! Думаешь, заключение в алтаре — это вроде длинного сна? И близко не похоже! Не слишком-то удобно спать, когда веками заперт в каменном мешке, закопанном глубоко под землёй! Дышать там тоже нечем, но и умереть не получится. Из развлечений — выть, хрипеть или биться головой о плиты, и так лет сто, и ещё сто... И ещё, и ещё! Впрочем, можно создать подреальность — этакий карман для разума, единственный шанс сохранить расползающиеся ошмётки сознания. Из ста лет в нём получится провести треть, а единственным развлечением будет наблюдать, как весело и мирно живут в твоей драгоценной Аштарии, потягивая мою силу, как вино из бокала! Так что у меня накопилось достаточно претензий к твоей бешеной семейке!