А ветер все завывал в камине, пока я сидела бдительным островком посреди огромной кровати.

Честно сказать, мне очень захотелось замуж. Когда-то в детстве я сказала, что замуж выходят те, кто боится темноты и спать один. Золотые слова!

Мне показалось, что в коридоре кто-то ходит… Я отчетливо слышала негромкие, приглушенные нарочно шаги.

Я вскочила с кровати, распахнула дверь, но в коридоре было пусто. Прохладный сквозняк заставил поежиться.

Я закрыла дверь, как вдруг услышала рев…

Это был настоящий, жуткий рев, наполненный досадой и яростью. Ревело какое-то чудовище. По размерам явно превосходящее меня.

От ужаса я закрылась, попятилась к кровати, забралась под одеяло, завернулась в него, прислушиваясь. Я даже боюсь представить, что могло так реветь!

Мне кажется, шаурму придумали чудовища, глядя на очередное трясущееся под одеялом тело, уверенное, что слой ткани и пуха обязательно спасет.

Рев послышался снова…

– Не кричите вы так! Весь дом перебудите! – послышался голос старой Бэтани.

– Опять переписывать! – рыкнул я, глядя на разбросанные листы. – Ты список всех умерших аристократов принесла?

– Да, – кивнула Бэтани, неся мне целый перечень. – Вот они, покойнички! Тут свежие, тут несвежие!

Я снова открыл альбом, размял плечи и положил перед собой письмо ныне усопшего лорда Кавила. Передо мной стояли копии всех фамильных печатей герцогства.

– Очаровательнейший ребенок, копия отца, – написал я, шумно втягивая воздух.

– Почерк не сильно похож! – произнесла старая служанка, тыча пальцем в округлость буквы.

– Пусть думают, что лорд Кавил напился на радостях! – прорычал я, выводя каждую строчку хвалебной оды ребенку.

– Да кто ж так пишет! – бурчала Бэтани. – Пишите! Только левой рукой! Премилейшее дитя, воспитанное и вежливое… Даже плачет по-особенному, по-аристократическому… Больше этих «усипусек»! В ее движениях чувствуется будущая кроткость, покорность и скромность… Сразу видно, что дитя придерживается высоких моральных принципов. Когда нянька меняет ей пеленки, она кричит, пока ее снова не запеленают. И обязательно добавляйте. Из нее получится отличная супруга. Счастлив будет тот, кому достанется такая невеста! Нужно подчеркивать, что она – копия родителей! Это важно!

Я старательно выводил очередную оду и шлепал печать.

– Когда она уже повзрослеет? – спросил я, выводя каждую строчку, перерисовывая буквы с чужого письма.

– Так она у нас графиня? Баронессам достаточно двадцать шесть страниц, маркизам и графиням – тридцать. Герцогине – не меньше пятидесяти. Так что пишите. И радуйтесь, что у вас не герцогиня! – ворчала Бэтани.

– Может, я ее указом до баронессы понижу? Всё ж писать меньше! – прорычал я.

– Но родилась-то она графиней? Так что писать и так, и так придется! Лучше не отвлекайтесь! Быстрее закончите, быстрее пойдете спать! – ворчала старуха. – Женщины так не пишут! Вы сейчас пишете за баронессу Штраль. Диктую… Ах, я пребываю в восхищении от этого милейшего создания! Я бы обцеловала ее с ног до головы… Настолько она прекрасна! В ней чувствуется утонченная красота матери, которая…

Я засыпал над строчкой, стараясь подражать летящему почерку баронессы и ее вечному восторгу!

Шел третий час ночи. Детство кончилось. Капля зелья состарила чернила. Хотелось выть от отчаяния.

– Не ту, не ту… Вон ту! – всполошилась Бэтани, когда я чуть не прилепил к одной маркизе печать барона. – Ну, теперь у нас юность! Итак, здесь мы восхваляем ее красоту и манеры!

– Восхвалил, – откинулся я в кресле.

– Что? Думаете, всё? Закончилось? А как же стихи? – уперла руки в боки Бэтани. – Всем приличным девушкам посвящают не меньше сорока стихотворений! Причем стихи проверяют в первую очередь… Чтобы не было совпадений! Или вы думаете, что поэтам запросто так деньги платят? Должны быть тайные воздыхатели. Поэтому стихи пишутся с инициалами. Но без имени поэта.