В течение трех часов длилось заседание в кабинете директора. Сообщение делал Шмидт. По мнению ученых, экспедиции предстояло преодолеть полосу льда шириной не менее 250 миль. Доступ к Земле Франца-Иосифа открыт не каждый год. Но пробиться к архипелагу должны во что бы то ни стало. В крайнем случае намечалось перебросить на собаках до ближайшего острова двух человек: радиста и механика, а также продовольствие, рацию, жилье, в котором они могли бы находиться, держать связь с Большой землей.

Далее Шмидт рассказал, что для экспедиции зафрахтован ледокол (точнее, ледокольный пароход. – В.К.), капитаном которого назначен Владимир Иванович Воронин.

Кроме того, Отто Юльевич настоял на приглашении на зимовку врача и повара.

Во время заседания я мог ближе рассмотреть Отто Юльевича. Он произвел на меня огромное впечатление своей романтической внешностью. У него были тонкие черты лица, высокий лоб, длинные, зачесанные назад волосы и пышная черная борода» (Муров, 1971, с. 24–25). Отметим, что в воспоминаниях Мурова образ Шмидта целиком заслонил роль и участие в делах экспедиции других ее участников, что наблюдается во многих других печатных изданиях. Не случайно – в силу присущей будущему руководителю советских полярников особой харизмы.

После приезда Шмидта в Архангельск обнаружился ряд неблагоприятных моментов. С трудом накануне отъезда из Ленинграда удалось найти на зимовку врача: им стал доктор Георгиевский. И очень кстати! В Архангельске Кренкель угодил в больницу с подозрением на аппендицит, но вскоре сбежал оттуда – к счастью, без последствий на будущее. По многочисленным сообщениям с моря, ледовая обстановка складывалась самая неблагоприятная. Льды буквально подпирали Кольское побережье, стало известно об айсбергах в Горле Белого моря, резко упала температура воды (этому Визе при прогнозировании придавал большое значение), пароход из Архангельска на Печору вместо обычных четырех суток из-за льда добирался почти две недели и т. д.

Для Визе и Самойловича Архангельск был давно знакомым городом, мало изменившимся за советское время – не считая переименования улиц в честь деятелей времен Гражданской войны и революции. Бросались в глаза переделки многочисленных церквей под хозяйственные нужды, включая подворье Соловецкого монастыря. А в остальном – все те же дощатые тротуары на бывшем Троицком проспекте, переименованном в честь красного героя Гражданской войны Павлина Виноградова, замысловатая резьба наличников на домах старинной постройки, певучий поморский говор на набережной Двины, стойкий запах пека и вара на Смольном Буяне вперемежку с ароматом соленой трески на городском рынке и в порту да множество пароходов и шхун на просторе раскинувшейся Двины. Среди них глаз моряка легко выделял знакомые силуэты ледокольных судов, а то и самих ледоколов. Порой помощники Шмидта превращались в его гидов, демонстрируя места, связанные с деятельностью Русанова или Седова, сами припоминая, где и когда на Двине стояло то или иное экспедиционное судно. Эта информация усваивалась Шмидтом буквально с лету, помогая принимать удачные решения в новой для него обстановке.

На протяжении столетий Архангельск был не просто колыбелью русского полярного мореплавания, но и неофициальной столицей Поморья, где каждый житель изначально был связан повседневной жизнью с морем. Архангелогородцы продолжали пополнять экипажи судов Карской экспедиции, каждым летом уходивших на Обь и Енисей, а также кадры зимовщиков полярных станций, находившихся в ту пору в ведении УБЕКО-Север, бывшей Гидрографической службы. Даже названия судов у причалов или на Двинском плесе утверждали арктические устремления первого российского порта: «Малыгин», «Сибиряков», «Русанов» и другие, с которыми Шмидту предстояло в ближайшие годы иметь самое непосредственное дело.