Ладонь резко зажала мне рот.

– Золотые часы стоили один доллар и деревянные сто долларов.

Пальцы другой руки скользнули к груди. Поиграли с соском, сильно сжимая кончик, оттягивая и заставляя дергаться и извиваться, чтоб вырваться, но подонок прижал меня к стеклу, вдавил в него всем телом. И я чувствовала спиной его сильную мускулистую грудь, и как колотится глухо его сердце, почти так же, как и мое, если не сильнее.

– Когда купец, естественно, выбрал золотые часы, лавочник сказал, что их можно забрать лишь после того, как тот подпишет бумагу, в которой обещает после своей смерти оставить лавочнику тысячу долларов и эти часы.

Рука нагло проникла мне между ног, я замычала, заскользила ладонями по стеклу, но мужские пальцы уже двигались между складками плоти, заставляя взвиться от уже знакомого ощущения дикой пульсации. И я уже не знала, я извиваюсь, чтобы вырваться, или потому что мне нравится то, что он делает со мной.

– Это была точно такая же сумма, которая лежала у купца в кармане. Тот пожал плечами – он не стар и умирать не собирался, почему бы не подписать? Тем более часы поблескивали и манили драгоценными камнями. Протяни руку и возьми. Такая выгодная сделка.

Этот голос. Господи, почему у него такой невыносимо красивый хриплый голос? Он дразнит каждый напряженный в теле нерв, как и его ласка. Грязная, такая омерзительно грязная, как и весь он. Испорченный, циничный сукин сын, привыкший получать от жизни все. Раздвигает нижние губы, и я хватаю его за запястье так обреченно бесполезно, потому что он растирает ту самую пульсирующую и набухающую от каждого скольжения точку. Растирает медленно, не обращая внимание на то, как я царапаю его руку.

– Купец… какая же ты горячая, малышка, такая острая и твердая там… он подписал бумагу… даааа, твою мать, потеклааа девочка, – так пошло… так пошло-прекрасно звучат эти слова контрастом с его грубой наглостью, палец спустился вниз к самому входу и слегка вошел внутрь, заставляя меня снова начать дергаться, – какая же ты маленькая здесь. Тссс… расслабься, тебе же нравится. – и рывком на всю длину так, что зашлась, закатив глаза и выгнувшись назад.

Все замелькало и закрутилось под зажмуренными веками, я хватала воздух широко раскрытым ртом и дрожала как в лихорадке. Внизу живота зарождалась странная тяжесть. Сладкая боль, которую я никогда раньше не чувствовала. Я словно видела, как его сильные мужские пальцы с аккуратными ногтями растирают мою розовую плоть вкруговую умелыми властными движениями… Я представила это, и ощущение, что я сейчас умру, усилилось. Болезненно остро и так сладко колет самый кончик бугорка под его лаской, обвивает спиралью, тянется вниз, где палец ритмично и сильно входит в меня, чтоб тут же выскользнуть, размазывая влагу по вздрагивающему клитору и заставляя зайтись стоном-мычанием под его ладонью, зажимающей мне рот.

Та странная боль накрывает остро и медленно, отступая и снова сильными волнами захлестывая сознание. Задыхаясь, как в агонии, пытаюсь все же вырваться, испуганная, взмокшая и дрожащая, но он держит мертвой хваткой. И я чувствую спиной, как напряглись мышцы на его груди и стала влажной рубашка.

– Когда довольный своей покупкой купец выходит на улицу с золотыми часами в подарочной коробке, порыв ветра срывает железную вывеску…, попросишь меня не останавливаться, Надяяя? Ты ведь уже близко?

Не знаю к чему… но, да, я близко. И мне хочется закричать, чтоб не останавливался, и в то же время проклясть его и убить за это унизительное понимание, что я в его власти. Сотрясаясь всем телом, срываясь на рыдание, дрожа, как от адского удара тысячами молний, я прошептала протяжное «неееет».