В конце концов фуражку вернули, и ладно.

Папа перезвонил, думал Тумидус. Папа перезвонил, как и обещал. Мы поговорили, и теперь, клянусь, я готов вытерпеть что угодно. Пусть хоть вином травят, хоть на куски режут. Лишь бы М’беки объяснил, что у них тут, гори они огнём, происходит. А М’беки объяснит, трезвый или пьяный, я из него объяснение клещами вырву…

– Иди сюда!

Военный трибун оттащил молодого антиса в сторону – туда, где на открытом огне пеклись рёбра какого-то животного, по всей видимости, тоже взятого из музея. Здесь было просторнее, и стояли две свободные лавки.

– Садись!

Вопреки ожиданиям, М’беки сел без возражений.

– Папа с тобой связывался? – спросил Тумидус.

– Ну, связывался.

– Приглашал?

– Ну, приглашал.

– Ты пойдешь?

– Шутишь, бро? Как я не пойду, если Папа пригласил? Да ещё на такое дело… Что я, по-твоему, должен сделать?

– Вызвать психушку, – честно объяснил Тумидус. – Помочь надеть на Папу смирительную рубашку.

– На Папу? Смирительную рубашку?

М’беки зашёлся хохотом. Из глаз его градом текли слезы. Похоже, идея смирительной рубашки, надетой на антиса, стала для М’беки шуткой года.

– Ну вот, – отсмеявшись, выдохнул он. – А говорят, у вас нет чувства юмора.

– У кого это – у вас?

– У помпилианцев. У гематров, значит, нет, а у вас аж два раза нету. Ты обожди, я ещё налью…

– Сиди! – Тумидус ухватил молодого антиса за рукав. – Давай с начала: Папа тебя приглашал?

– Ага.

– И ты пойдешь?

– Ага.

– А куда ты пойдешь? Куда тебя Папа приглашал?

– На проводы.

– На чьи проводы?

– На свои. В смысле, на его, на Папины.

– И куда мы, по твоему мнению, будем Папу провожать?

– Туда, – М’беки неопределённо махнул рукой. – В мир иной.

– Так он что, и вправду помирать собрался?!

– Вправду, бро, – М’беки стал серьёзен. Сделал глоток, покатал вино во рту, проглотил. Дохнул перегаром: – В самую что ни на есть правду-матку. А ты что, думал, мы бессмертные? Мы, антисы?

– Смертные…

Военный трибун смутился. Он давно забыл, что значит смущение, и вспоминать об этом оказалось делом неприятным:

– Я видел, как вы гибли.

– Видел?

– Ну, не видел – слышал. Ведь гибли же, да? Папа, например, чуть не погиб у меня на глазах…

– В Астлантиде?

…конь, не похожий на коня. Всадник, не похожий на человека, вросший в конский круп. Так под шелухой, в фантасмагории галлюцинаторного комплекса Вейса, виделась ракета с ядерной боеголовкой, выпущенная астланами по эскадрам вторжения. Истошный визг. Брызги песка из-под мосластых лап. Песок? Кровь с золотыми прожилками. Сгусток прожорливых фагоцитов, разогнанный до космических скоростей, за миг до столкновения с вирусом – вот чем была эта ракета, всадник на бледном коне.

– В Астлантиде? – повторил М’беки.

…клешни-хелицеры. Протоки ядовитых желез. Яд капает на песок, и тот взрывается струйками вонючего дыма. Восемь глянцево-чёрных глаз в три ряда. Под шелухой Папа Лусэро был страшен: когда ракета взорвалась, паук-гигант выпил из неё все соки. А люди, запертые в жестянках кораблей, видели только лучи и волны, силовые и магнитные поля, сцепившиеся в самых противоестественных комбинациях. Мы его вытащили, подумал Тумидус. Время платить долги, сказал я, и мой коллант выволок Папу из Крови – космического пространства вокруг Астлантиды, желудочного сока системы, кислоты, разъедающей могучих антисов. Для чего? Чтобы сегодня Папа вернул мне свой долг, пригласив на проводы?

– В Астлантиде, да? – в третий раз спросил М’беки.

Второй киттянский антис был слишком молод, чтобы его взяли в астланский поход. Прошло двенадцать лет, юноша превратился в мужчину, гонявшего стаи хищных флуктуаций по космосу, как акула гоняет косяк скумбрии, но М’беки по сей день завидовал тем, кто ходил в Астлантиду, завидовал со всей страстью, на какую был способен. Страсти такого рода губят людей, побуждая кидаться в любую подвернувшуюся заваруху, и военный трибун надеялся, что с годами М’беки перерастёт эту опасную зависть.