Том тоже поднялся, подошел к двери и щелкнул выключателем. Комнату залил желтоватый свет от старой трехрожковой люстры.

Когда-то, еще в начале девяностых, его родители купили этот дом в деревне за бесценок у одной старушки и ездили туда отдыхать каждое лето, тем более что несколько их друзей обзавелись домами по соседству. Веселое было время – время их молодости, беспечной и еще бездетной…

Но чем лучше шли у них дела, тем реже они приезжали в деревню, а к моменту рождения сына дом был заброшен окончательно. Из рядовых советских инженеров с крошечной зарплатой («зряплатой», как тогда острили) родители Никиты превратились в преуспевающих предпринимателей, построили дорогостоящий терем в ближнем Подмосковье, куда и привезли новорожденного сына из роддома.

Однако Никита, пока рос, не раз слышал о деревенском доме в родительских воспоминаниях, о веселых молодых временах и однажды запросился навестить его. Он ему рисовался почти живым, теплым, деревянным, сказочным: такой Дедушка Дом.

Родители уступили напору мальчика и повезли его в деревню. Опасались, что избушка давно прохудилась, а то и вовсе развалилась, – или что прибрали ее, бесхозную, к рукам резвые соседи. Ан нет, напрасны оказались опасения: стоял Дедушка Дом, стоял! Постарел, поседел, малость скрючился, но держался. И никто его не тронул, не разобрал на бревна – потому что никому теперь деревенские дома не нужны даже на дрова.

Никита сразу влюбился в Дом, и он ответил ему взаимностью, согрев теплом своих шершавых бревенчатых стен. К тому времени в деревне почти никого не осталось – молодые покинули ее в поисках лучшей жизни, старики потихоньку покидали, отправляясь в «лучший мир», – а несколько москвичей, купивших, как и родители Никиты, тут дома, наезжали лишь летом, и то не каждый год – зачем ехать в захолустье, когда стало по карману полететь в Венецию или на Канары.

Хотя летом тут было изумительно: рядом речка, грибной-ягодный лес. Бывшие колхозные поля, давно заброшенные, еще давали стихийные урожаи картошки, лука, свеклы, что городским жителям чрезвычайно нравилось: редкое удовольствие выдернуть своими руками какую-нибудь репку из земли, да сразу ее на ужин и употребить. И в соседних садах, утративших хозяев, все еще плодоносили вишни, яблони, груши – бери не хочу, ведь ничейное… Но зимой, конечно, тут делать нечего, да еще в одиночестве. Лишь Никита приезжал сюда, в глушь, чтобы подготовиться к очередному турниру по шахматам. В свои семнадцать он стал чемпионом России среди юниоров и намеревался принять участие в грядущем первенстве Европы. Оттого ценил уединение в забытой богом и людьми дыре, где не имелось ни Интернета, ни телевидения и где он мог без всяких помех предаваться тренировкам дни напролет. Он научился топить старую печь, рубить и сушить дрова, доставать воду из колодца. Он навез туда множество полезных вещей – инструменты, консервы и крупы, одеяла, средства от комаров и мух, посуду… Всего и не перечислишь. Обустроился, в общем. У него уже давно имелась машина – в принципе, водить ее он был обязан в присутствии взрослых, но Никита выглядел несколько старше своих семнадцати, и его пока ни разу не остановили. А родители ему доверяли, если не сказать – потакали: растить в семье кандидата в чемпионы Европы по шахматам было до головокружения лестно. Иногда Никита даже задавался вопросом: а ну как уродился б он обычным мальчишкой – его любили бы меньше? В этом таилось что-то обидное, в родительской гордости за его талант.

Но он не зависал над такими проблемами. Не обижался. Подумаешь, ерунда, люди так устроены. Одним нужна престижная машина, другим – престижный ребенок. Хотя у его родителей как раз всё было престижное: и ребенок, и машина, и дом, и работа. И это отлично. Никита с удовольствием пользовался благами, которые щедро предоставляли ему предки. И столь же щедрым их доверием. Он ведь такой умный мальчик, такой взрослый, такой талантливый – он не подведет! Посему и не знал он ни в чем отказа.