Веденю, своего нового десятника, такого же отрока, как все, неожиданно выбившегося в «начальные люди» (некоторые и не поняли, с какого перепуга), и послать подальше могли: они-то не хуже его, тому же учены, что и как делать, сами знали.

И над новиками, что к ним приставлены, нет-нет, да и посмеивались между собой: чего они-то из кожи лезли? Перед младшими красовались или перед старшими выслуживались? Ведь уже новики и многому учены, а с мальчишками на занятиях всерьез упирались – и бегали, выкладываясь, и ползали, не за страх, а за совесть вжимаясь в землю, и получая свою долю всех прилагающихся к учебе прелестей жизни вроде мошек и шишек. И учебными палками махали старательно, огребая друг от друга тумаки и ссадины полной мерой. Так чего им-то надо? Ведь через год-два пояса воинские получать.

А наставникам неужто так уж нравилось изгаляться над учениками? Иначе с чего они гоняли мальчишек до изнеможения? Неужели за столько-то лет отроки и без этого издевательства не выучились бы всему потребному? Не они ведь первые.

Но все это было вчера, да что там – еще сегодня утром. До этого Рубежа, переступив который, Ефим Одинец и оказался в странном отуплении, пытаясь понять и осознать нового себя…

Много позже они все вспомнят и переоценят то, что привело их к этому первому рубежу и помогло преодолеть его. Вспомнят, чтобы взглянуть на себя самих тогдашних по-новому.

Все они еще недавно даже и не подозревали о том, что этот рубеж – До и После – вообще существует. И именно он сейчас разделил всех на воинов и тех, кто ими уже никогда не станет. Рубеж, который надо преодолеть, чтобы суметь идти дальше. Сколько еще будет в жизни таких рубежей, никто сказать не сможет, но этот – первый и значит – главный. Кто его перешагнет, назад уже не вернется и не отступится от последующих, так и будет рваться вперед. И даже если тело по старческой немощи, болезни или ранению отступит, уже не в силах двигаться, то душа воина так и останется там, у того из бесчисленных рубежей, который окажется для него последним. Но вот этот первый не забудется – тот, откуда и начинается Путь Воина.

Игнат стянул кольчугу и насквозь пропотевший поддоспешник, уселся под дерево и оттуда с интересом наблюдал за метаниями Одинца. Парень, хоть в целом и верно, но очень уж суматошно наводил в лагере порядок. То, как и следовало старшому, раздавал мальцам приказы, заставляя всех двигаться, то вдруг хватался сам за совершенно пустяковое дело. Наблюдать за этим со стороны опытному десятнику было забавно, но и вмешиваться он не намеревался. Пусть пока сам справляется.

Вот когда возвращались коноводы, он встревожился не на шутку, ибо для появления Луки с боровиками было слишком рано, они разве только-только из хутора вышли. Со стороны леса Игнат своих пока что не ждал, и у него отлегло от сердца, когда он увидел мальцов с конями.

И опять Одинец не подвел, все правильно сделал, в драку не полез и Краса на место поставил. А когда весь десяток на его стороне, серьезной драки все одно не получилось бы – растащили бы. Но и оставлять парня в обиде тоже нельзя, потому наставник и сказал свое слово. Ну, заносчив Крас, ну, поглупее Одинца того же, зато наездник от бога, да и не дело позволять молодым меж собой собачиться, особенно пока еще непонятно, чем закончится их выходка.

И все же этим мальцам полегче приходилось, хоть и гоняли их Лука с Рябым, да и сам Игнат спуску не давал. Вот в его время…

Старый Гребень был мастером на выдумки, и все они для воинских учеников оборачивались лужами пота. Как только не кляли старого воина мальчишки, каких только мучений не желали ему шепотком, а вот прошли годы, и выяснилось, что лучшие десятники вышли из-под его руки. И пока жив был старый воин, из каждого похода они приходили с поклоном и дорогим подарком к тому, кто подвергал их в отрочестве стольким мукам и выучил стольким премудростям. И самой главной – как другими в бою распорядиться, чтобы и их не сгубить без пользы, и дело сделать.