Вот, пожалуй, и ответ: в пиковый момент организм получил подсказку, как выйти из опасной ситуации, а когда Осьма меня напряг, все пошло по проторенной дорожке, только глубже – отключилось не только сознание, но и внешние рецепторы. Говоря по науке, управляющая подсистема оказалась заблокированной, организм решил, что прекрасно обойдется и без головного мозга – одним спинным. Кажется, кто-то из великих подобным образом отозвался о нацистах – им не нужен головной мозг, достаточно спинного. Ну а на «сексотерапию» спинной мозг прекрасно отозвался – его же специализация. Кхе, как говорит граф Корней. Во всяком случае, результат налицо, но стрессов надо, по возможности, избегать…»

– О чем задумался, Михайла?

– Подвел я тебя, деда, не справляюсь с делами.

– Ничего, внучек, это не страшно. Поможем, от каких-то дел освободим. Ты, главное, не заботься так сильно, не стесняйся сказать, когда неподъемно бывает.

– Деда, ты раньше совсем другое говорил.

– Другое… Кхе! Да, говорил, но кто ж знал…

«Э, граф, а напугались-то вы крепенько, впрочем, а кто бы не напугался?»

– Деда, я спросить хотел… только ты не ругайся, ладно?

– Ладно, ладно. О чем спросить-то?

– Почему я тогда один за бунтовщиками погнался? Вернее, так: почему мы не готовы были к тому, что часть из них сбежать попробует? Не предусмотрели или так и задумано было?

– Других забот у тебя нет? Как случилось, так и случилось, чего уж теперь-то?

– Мне знать надо, деда. Гриша погиб, если бы я их отпустил, он живой был бы.

– Эх, Михайла… Как ты думаешь, сколько за десять лет моего сотничества народу убито было? Даже и не гадай, все равно не догадаешься. Сто восемнадцать человек! Хочешь, всех поименно перечислю? Всех помню! И о каждом из них мысль была: решил бы я иначе, и был бы он жив. Да только нельзя было иначе, почти никогда. А если можно было, то выяснялось это уже потом, когда ничего уже было не исправить. Из этих ста восемнадцати таких – двадцать два.

Привыкай, Михайла, к тому, что каждый твой приказ кому-то жизни стоить будет – такова воинская стезя. А не хочешь привыкать, тогда в монахи уходи. Только запомни: будешь сидеть в келье и мучиться – а вдруг ты лучше командовал бы, и тогда меньше народу погибло бы? И еще: я хоть и сказал «привыкай», но привыкнуть к этому невозможно. Особенно к тому, как матери смотрят, когда мы из похода возвращаемся. Вот так.

Голос деда непривычно дрогнул, он опустил голову и некоторое время шел молча. Мишка тоже молчал, хотя ответа на свой вопрос не получил. Но дед, как оказалось, про вопрос не забыл.

– Насчет бунтовщиков была у меня надежда, что все во двор влезут, там и полягут, а того, что сбегут, я не боялся. На следующий же день взял бы их всех и судил. Для них то, что ты за ними погнался, даже лучше оказалось – легче в бою пасть, чем на колу корчиться и смотреть, как твою семью из села изгоняют. А я бы так и сделал – изгоев мимо кольев кнутами прогнал бы, – Мишка покосился на деда и по выражению лица понял: не врет. – Так что облегчил ты им судьбу, – продолжал дед совершенно спокойным, деловитым тоном. – Но это нам тоже на пользу. Теперь все знают, что при нужде у меня за спиной восемь десятков самострелов стоят, а скоро будет еще больше. Даже если меня убить… особенно если меня убить, пощады не будет. Не зря Гриша погиб, не зря. Я тебе еще про Меркурия говорил: зря ничего не бывает. Так что не кори себя, но помни: с Григория твой воеводский счет открылся, а закончится этот счет тобой самим, и никак иначе!

– Выходит, опричники мы…