Антон думал о предстоящем отдыхе и смотрел в окно электрички, которая несла его на восток. Там, на Сибирском кладбище, похоронена мама. В тех местах она родилась, выросла, там ее родина и там ей покоиться. Леса, будто раскрашенные кистью безумного художника в желтые, красные цвета, а заодно и другие их оттенки, буйствовали красками за окном, деревья словно щеголяли друг перед другом нарядами разноцветных крон.

Вот и остановка. Беленькое одноэтажное здание кассы и зала ожидания, аккуратные дорожки, цветники, окаймленные красным кирпичом, поставленным на угол, дорожка в сторону поселка. А вот и дорога, ведущая к кладбищу. Ворота, знакомые фамилии на памятниках и крестах, знакомые лавочки возле могил, мимо которых он проходил уже много лет, из года в год. Вот и оградка… надо бы подкрасить в зиму, а то уже…

– Здравствуй, мама… Вот я и пришел опять посидеть с тобой. Извини, я тут теряю что-то уже. Представляешь, чуть не брякнул «ну как ты?». Грустно… А я нормально, работаю…

Антон не заметил, когда это произошло. Как-то так случилось, что его разговоры с мамой стали монологами. Раньше они беседовали, раньше она отвечала, а потом он неожиданно осознал, что разговаривает сам с собой. Может, это и правильно, может, так и должно быть. Не вечно же тревожить душу близкого человека – на то он и вечный покой. Ты приходишь ради своей памяти, поклониться ей, взгрустнуть о ней.

И Антон сидел, положив руки на оградку, и смотрел на памятник. Говорил он мысленно. Говорил о том, что ему все равно одиноко, что человек, которого он мог бы полюбить, так и не встретился. Что он по этому поводу не переживает, потому что… потому что такой человек еще не встретился. Переживать и так есть о чем. Например, о том, что он опять убил человека. Да, преступника, но ведь он все равно человек. Когда-то он был маленьким, играл со сверстниками во дворе и в детском садике. Когда-то и он к радости родителей пошел в первый класс. Никто не знает, когда он стал чудовищем, но ведь не всегда он им был.

Поправив свежие цветы, Антон постоял немного, держа руку на краю памятника, а потом неторопливо пошел по дорожке к выходу. Все нормально – в душе наступило умиротворение. Там за забором кладбища – жизнь, надо жить.

На платформе загудели голоса множества людей, высыпавших сразу из двух электричек. Антона несколько раз ощутимо толкнули в ноги сумками на колесиках, и он решил, что в город выйдет через пешеходный мост. Толкаться сейчас в подземном переходе, на лестницах было страшно. Он быстро пошел в противоположном направлении – к мосту. Какой-то мужчина остановился и долго кашлял, смачно сплевывая под ноги. Антон поморщился, порадовался, что он в жизни не выкурил ни одной сигареты и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал вверх по лестнице. Вот и конец моста, спуск к пригородным кассам, платная стоянка автомашин, почта…

Цепкий глаз сразу заметил на привокзальной площади девушку лет двадцати пяти в джинсах и светлой куртке Она сидела на лавке и плакала, вернее, рыдала! И столько безысходности, столько отчаяния было в ее фигуре, в ее позе, что Антон сразу понял – у человека настоящая беда.

– Что случилось? – спросил Антон официальным тоном, присаживаясь рядом на лавку. – Девушка, у вас беда? Вам помочь?

И наверное, из-за этой официальной интонации девушка отреагировала на действия постороннего человека правильно, а не как на сомнительного ухажера, который только делает вид, что обеспокоен ее горем. Она подняла красные и мокрые глаза и посмотрела на Антона.