Все расселись как им удобно. А может быть, по неведомой мне иерархической структуре. Я, ничего об этом не подозревая, сел поближе к начальнику, надеясь порасспрашивать его о чём-нибудь касающемся сельского хозяйства. Особо разговаривать мне не хотелось, да и не был я таким прожжённым журналистом, который из любого болотного пенька может выудить рыбу-информацию.

Но понимал, что представляю здесь прессу и по статусу мне было необходимо любопытствовать.

В дороге разговор вначале вели между собой начальник и женщина. Касались в основном продовольственных тем. В ходу ещё были карточки, то есть талоны, и лично я к этому времени уже истратил на водку свой месячный лимит.

Я вступил в разговор, как мне казалось, ненавязчиво. Спросил Петра Васильевича – может быть, получим в этом году нормальный урожай, чтобы перестать жить по карточкам.

Замминистра, чувствовалось, не очень понравился мой вопрос. Сведущие люди говорили, что он серьёзный практик, в прошлом возглавлял большие колхозы. И мне казалось, на его лице отразились все трудности борьбы за передовые успехи. Сколько ему было лет, сложно сказать. Но морщинистое лицо лучше слов говорило об опыте жизни. И седые редкие волосы он зачёсывал назад, придавая некую бодрость стареющей физиономии.

Отвечая на мой вопрос, он понёс какую-то привычную чепуху о планах и мероприятиях.

Я, поддерживая беседу, сказал, что на самом деле надо передавать землю тем, кто на ней работает.

И тут встряла женщина. Она как-то резко начала, будто продолжая уже какую-то беседу, в которой я-то не участвовал, но дама из министерства будто бы предполагала такую возможность или просто спутала меня с кем-то.

– А что, думаете, если отдадим всё в частные руки, вы будете жить лучше? Капитализм хотите?

– А капитализм… – начал философствовать уже не по-писаному Пётр Васильевич. – Знаешь, как они там живут? Захочешь что-нибудь иметь из имущества – почку продашь. Вот так и вы будете жить…

Я подумал, что они, наверное, с кем-то спорили на эту тему до меня, а я для них теперь заведомо стал как бы тем отсутствующим оппонентом, хотя моего мнения они и не знали. Однако я немного ошибся. Женщина сказала:

– Вы ведь Сергей Арсеньев? Читала я ваш материал про семейный подряд.

«О, – подумал я с иронией, – страна знает своих героев». Да и я её вспомнил: это же была Валентина Львовна, глава планового отдела. Но когда я приходил к ней в прошлом году спрашивать какие-то цифры статистики для своей статьи, она выглядела поистине недосягаемой, не такой, как сейчас. А тут по-домашнему сидела, трепалась о жизни, спорила. Поэтому я сразу её не признал.

– Ваш семейный подряд не приживётся…

Да, зря я решил, что меня читают. Как раз в этой, сто лет назад написанной статье я рассказывал, как ослепла женщина от непосильной работы на откорме телят. Но чиновница решила (ведь этот подряд уже стал какой-то не оправдавшей надежды иллюзией), что в статье я ратовал за новые методы работы.

Заключения её после продолжительного изъяснения были вообще странны:

– У вас никогда не будет хорошо. А мы всегда будем благополучны…

Говоря это, она явно спорила с кем-то другим, а не со мной, но, может быть, в моём лице видела, представляла всех тех популярных журналистов-«передовиков» всяческих перестроечных статей. И выливала из ушата своего гнева всю ненависть к ним на меня. Я к ним себя, наверное, из-за природной застенчивости, не причислял. Скромно пописывал ведомственные статейки. Но в начальственном говорении, мимике, интонации меня поразила её уверенность в своём некоем клане, который всегда будет наверху, над простым людом. Будто бы она знала наперед всё, что произойдёт потом, владела какой-то тайной, о которой простые смертные, посматривая телемуру о всяческих разоблачениях, просто не догадываются.