Высоков перечитывал рукопись и удивился, как апологет марксистско-ленинской философии мог решиться на такую ересь. А потом понял, что неизвестный ему далекий родственник двигал официальную науку для того только, чтобы можно было прокормить семью и заниматься тем, что он считал истиной. Владимир Васильевич среди книг на полках обнаружил старый журнал «Вопросы философии» с той статьей о двух законах диалектики, на последней странице статьи выцветшими фиолетовыми чернилами, скорее всего, рукой самого автора было аккуратно написано:

«Ха-ха! Закон диалектики всего один – Бог! А частный случай из него – закон Ломоносова – Лавуазье. Хотя Лавуазье просто примазался. Проклятый компиляторщик!»

Высоков возвращался из Сестрорецка на такси и думал почему-то только об этом. Не о Насте, которая воспринималась теперь как данность, как то, что подарено судьбой на века. Плохо, конечно, что подарок был связан с неприятностью – даже с преступлением. Но как говорил все тот же Ломоносов, «если в одном месте убудет, то в другом прибудет столько же».

У бывшего хозяина дома была и другая статья: «О множестве пространств», в которой утверждалось, что мы живем в пространстве многих миров, существующих параллельно, – миров возможности событий, происходящих в силу одних и тех же причин, но развивающихся по-разному, потому только, что время и пространство материальны и бесконечны, в отличие от материи известной нам конечной Вселенной.

Он вошел в сверкающую чистотой квартиру. Насти не было. На кухонном столе лежала оставленная ею записка:

Я должна все обдумать. Если позовешь, вернусь сразу же. Навеки твоя.

Владимир Васильевич взял телефон и набрал ее номер. Но аппарат Насти был не в сети.

И тогда он отправил СМС-сообщение.

Возвращайся скорее, а то время разнесет нас по разным пространствам. Люблю.

Она позвонила в дверь ровно через полтора часа. Приехала с чемоданом, в котором были ее вещи.

Ночью опять была гроза, ливень бил в стекла окна спальни, но они не обращали никакого внимания на бурю, потому что бушевавшее в них пространство, переполненное светом и любовью, было куда мощнее.

Утром Владимир Васильевич поднялся пораньше, не стал дожидаться, когда Настя приготовит завтрак, выпил чашку кофе с бутербродом, спустился во двор, сел в «паджеро» и поехал на станцию автосервиса. Там он попросил поменять комплект резины, чем вызвал недоумение у работника шиномонтажа.

– У вас практически новые «гуди ир». Зачем менять на что-то иное? Новых колес у нас нет, только бэушные. Все, конечно, в хорошем состоянии, но они простенькие совсем – корейские.

– Очень деньги нужны, – признался Высоков, – если заплатите тыщонку-другую, буду весьма благодарен.

После чего поехал на работу на общественном транспорте. И опоздал на полчаса. Зато в вагоне метро, когда поезд подходил к «Парку Победы», Владимир Васильевич направился к дверям и вдруг увидел судью Кочергину, которая с удивлением рассматривала его.

– А почему вы, Владимир Васильевич, не на персональном автомобиле? – спросила она.

– Хотел на своем личном сегодня, но он неисправен, как выяснилось, а водителя решил не вызывать… Пока он доберется, пока доедем с ним до суда: посчитал, что на метро быстрее.

– И просчитались, – обрадовалась Кочергина.

Вдвоем, не говоря друг другу ни слова, они поднялись на эскалаторе, вышли на Московский проспект, и только потом коллега спросила:

– Дело хорошо изучили?

– От корки до корки. Понимаю вашу принципиальность, но не принимаю вынесенное решение. Речь ведь не о сроке заключения шла, а только о мере пресечения. Хорошо разве, чтобы известный преступник остался под домашним арестом, когда лучше было отправить его в родной для него дом – в следственный изолятор?