Отозвалось. Ох, как отозвалось! Я словно очутилась в царской России начала прошлого века, где-то в среде русской интеллигенции. И даже Николос, такой чопорный и безэмоциональный пришёлся мне как нельзя более в пару.

Наш столик располагался напротив небольшой сцены с роялем цвета слоновой кости, возле которого стояла гитара. Стояла скромно, даже слегка в сторонке, но при этом словно была гвоздём программы – так и притягивала взгляд. А может, я просто искала повод не смотреть на Ника…

Он объяснял мне, что сложности в семейных отношениях это норма, и что в нашем случае они хотя и цикличны, но поверхностны. И что на самом-то деле нет ни единой веской причины для того, чтобы расторгнуть брак.

А я рассматривала чёрную гитару и думала: «Господи, сколько же шика в том, что она матовая! Какой изящный контраст с зеркальным глянцем рояля»

Ник, убеждал меня в том, что разногласия неизбежны в любом интернациональном браке, и это не страшно, это всего лишь разность менталитетов.

А я смотрела на гитару, и мне казалось, что её бархатная тьма пылает сумасшедшим пламенем. И золотые искры летят в небо. И ветер в волосах. И свобода зовёт, зовёт… И в памяти всплыли вдруг строчки романса, что пела когда-то моя бабушка: «Цыганка – дочь костра и ночи, не приценяясь, жизнь сменила на любовь…» И тут же – жгучие смешливые глаза, словно заглядывающие в душу, и мимоходом брошенное мне: «Всё равно ты не будешь с ним. Забудь лучше сейчас, или наплачешься!» А я не послушалась тогда. И наплакалась на всю жизнь вперёд.

Я вдруг вздрогнула. Оказалось, это Ник накрыл мою ладонь своею:

– …Мила, ты меня слышишь?

– Что? Извини, я задумалась. Что ты сказал?

Его рука была тёплая, а в этом простом жесте – неожиданно много смысла. Он, человек, однажды обиженно возненавидевший Россию и всё, что с ней связано, привёл свою русскую жену в русский же ресторан, и, сжимая в пальцах её руку, убеждает в том, что не хочет разводиться. На русском убеждает! Пытается достучаться.

– Я спрашиваю, а чего не хватает тебе? Мы ведь взрослые ответственные люди и можем просто договориться. Да, я не готов пересмотреть своё отношение к твоей стране, но признаю, что не должен угнетать тебя в праве на национальную принадлежность.

Сколько ненужных слов, Господи! Сказал бы просто «Я тебя люблю» – и мне бы хватило! Но он не скажет. Потому что мы просто «взрослые, ответственные люди» которые могут договориться. Причём тут любовь?

– Так чего ты хочешь, Мила?

Я вытянула ладонь из-под его руки, и, окинув взглядом зал, шаловливо сморщила нос:

– Коньяка хочу, Ник. Армянского!

Он не подал виду, что растерялся, но я знала, что это так. Потом я пила пятилетний «Арарат» и рассказывала мужу о том, что в Галерее мне наконец-то выделили персональную студию, и теперь я могу строить график занятий – групповых и индивидуальных, не по остаточному принципу, после коллег-немцев, а так, как удобно мне. Ещё рассказывала о том, как много среди серьёзных, обременённых властью, ответственностью и деньгами людей желающих просто отвлечься на час-полтора от всех забот и посвятить это время творчеству. Николос слушал, кивал, но в его глазах застыла озабоченность: зачем я говорю ему это и как вернуть разговор в нужное русло? Он словно вспомнил, что у меня тоже есть жизнь, работа, планы и желания, но оказалось, что это не входит в сферу его интересов. Я же забавлялась. Ну извини, дорогой! Логистика и консалтинг – это к Анне, а я вот такая несерьёзная: красочки, холсты, пленэры и прочая арт-терапия.

А потом что-то произошло, какое-то неуловимое движение атмосферы в зале. От соседних столиков полетели легкие аплодисменты, я машинально повернулась к сцене и увидела его.