Я изобразила удивление и срочно наклонилась поправить ремешок на босоножке. Завозилась подольше. Очень боялась спалиться. Наконец выпрямилась.

– Ты же говорила он тупой?

– Когда это я такое говорила?

– С самого начала, ещё в первый раз, когда он нас подвёз. Не помнишь?

– Да не может этого быть, Кобыркова, ты меня с кем-то путаешь! – Посмотрела на меня смешливо сквозь дым, пихнула в плечо: – Да ладно, не завидуй! Найдём тебе тоже кого-нибудь. Кстати, ты где сейчас, у матери? Не хочешь съездить куда-нибудь, потусить? Макс, может, друга какого-нибудь возьмёт.

– Ты же под арестом?

– Пфф… Оба предка свалили. Представляешь – ОБА! Мать сегодня, в Питер, якобы на педагогический форум, а отец ещё вчера – якобы куда-то в командировку. Свобода, представляешь? А сейчас ты вообще охренеешь. Готова? – схватила меня за руку, выдержала небольшую паузу. – В качестве наблюдения, отец приставил ко мне Макса, прикинь? Запустил лису в курятник, называется!

И она рассмеялась. Я смотрела на неё и видела – счастлива. Не тем, что предки свалили, не тем, что арест им обломался, а именно присутствием в своей жизни Макса.

– Лен… – я замялась. Хотелось спросить главное. И хотелось, чтобы она ответила как есть – не забалтывая, не засмеивая. Мне почему-то было важно это услышать. – Ну а что у вас с ним вообще? Любовь или так, просто?

Она замолчала. Курила, привалившись животом к подоконнику, смотрела в окно. А я смотрела на неё и не понимала, как раньше не видела их сходства? Например, оттенок глаз: у Ленки зелёно-серые, у Дениса скорее серые, но и зелень плеснула крапинками по краю радужки. Нос красивый, прямой – одна форма, только у Ленки в женской вариации, более утончённый. Губы тонкие, с красивым строгим изгибом – что у него, что у неё. Привычка, задумавшись, щуриться. Характер этот вспыльчивый…

– Ты знаешь, – наконец ответила она, – я ведь ему полтора месяца мозг выносила. На какую только херню его не толкала, прям издевалась от души, а он… как дурачок какой-то, всё делал. – Помолчала. – И при этом, я ведь не то, что не давала ему, не то, что не целовались – я даже прикасаться к себе не разрешала! Даже просто за руку взять, прикинь? Честно – думала свалит. Где-то даже хотела, чтобы свалил…

– Почему?

Она пожала плечами:

– Ты серьёзно думаешь, что я не помню, как называла его тупым? Понтовщиком на папкиной тачке? Пфф… Помню, конечно. И очень долго была убеждена, что так оно и есть. Я, если честно, даже подозревала что он параллельно и с тобой крутит. Бесилась. Хотела доказать ему что-то… а сама, блин, даже просыпаться без будильника начала, потому что с утра ждала уже, когда он нарисуется. А он, сволочь, не всегда приезжал. Сейчас-то я понимаю, что его папаня пригружал, но тогда… Я вела себя как последняя стерва, серьёзно. Специально. Хотела что бы спалился хоть в чём-то, хоть где-то прокололся. А он в один прекрасный день пригласил меня на природу, обещал сюрприз и романтику, а сам приехал, знаешь на чём?

Я ткнулась лбом в стекло, улыбнулась:

– На чём?

– Не семё-ё-ёрке, Люд! – почти шёпотом протянула она. – Представляешь? На старенькой семёрке! На свидание! После Паджеро! Припёрся, блин, и сказал: вот он я, вот моя тачка, сам интернатовский, ни кола, ни двора, работаю на твоего батю. Решай, говорит: да – да, нет—нет, а я, типа, так больше не могу. Ты прикинь?

– А ты?

– А что я? Я заревела. Он испугался, думал, разочаровал меня по самое не могу, а я просто охренела тогда. Как-то так, знаешь, подумала вдруг: а если бы он не выдержал моей шизанутости и свалил? Где бы я такого ещё нашла? – Помолчала, задумчиво улыбаясь. – А если бы ты знала, какой с ним секс, Люд! Сколько у меня этих мужиков было, а такой, который обо мне думает, когда трахается – впервые. А хочешь охренеть окончательно? Он первый, с кем я реально кончила. Серьёзно. До этого только симулировала, а потом сама догонялась. Так что это не любовь, Люд, это, блин… Помешательство какое-то. Такое впечатление, что мы с ним одно целое… Не знаю, как по-другому объяснить.