– Новая!

– М… А чего качество такое стрёмное?

– С телека писал.

– Мм…

– Людка, я пойду, а?

– Да, свободен, – мотнула головой на выход. – И не кури больше, понял? Увижу, уши надеру.

Он не двинулся.

– Ну?

– А плеер?

– Завтра отдам.

– Э-э-э…

– Чш-ш! Чего ты орёшь? Говорю – завтра! На вот, – сунула руку во внешний кармашек сумочки, вынула мятый косарь, – считай, напрокат взяла. Нормально?

Он хотел деньги, это было видно. Но и за плеер боялся. Наверное, у старшего брата стянул.

– Тём, ну я его сожру, что ли? Верну, серьёзно. Я тебя когда-нибудь обманывала?

– Не.

– Ну и всё. Давай, давай. Утром ещё штукарь накину, идёт?

Тот, чуть замешкавшись, всё-таки кивнул.

– Ну и всё, – протянула ему ладонь, – по рукам?

– По рукам! – А уходя, обернулся: – Только там это, перемотка не работает. На карандаше надо.

– Не ссы, разберусь.

Да, без карандаша было хреново. Крутить на пальце вообще не то – только ногти обдирать. Да и медленно слишком. В поисках чего-то поудобнее забрела на кухню. Подфартило – на подоконнике лежала картонная папка «Дело №», полная газетных вырезок с рецептиками, тетрадных листов – чистых и исписанных, ну и шариковая ручка. Перемотала кассету немного назад, упёрлась лбом в треснутое стекло окна, закрыла глаза…

Качество реально херовое, писал так, «через комнату», то есть, просто поднеся мафон, или на чём он там, к телевизору. К тому же, похоже, поверх другой записи. Так что на фоне не только тётя Марина – Тёмкина мать вполголоса материла дядю Витю – отца, но ещё и иногда прорывались звуки «нижней» песни. Но в целом…

С первых нот – хриплый, немного ленивый такой саксофон с хулиганским характером. Прямо по нервам! Незамысловатый мотивчик вступления, но от него быстрый, просто мгновенный какой-то позитив. Словно в душу фонариком посветили. Жаль с текстом засада. Ужасно хотелось понимать, о чём напевает своим бархатным голосом Бутусов – ведь он ну просто не может о херне! – но, блин, слишком много шума фоном!

«Я просыпаюсь…/непонятно/… я просыпаюсь…/долго непонятно/…ичто в живых остались только мы с тобой

Фу-у-ух, ворох мурашек, волоски на руках дыбом. Блин, как это можно вот так – одним, двумя словами душу подцепить, а?

«И что над нами…/непонятно/…воды, и что над нами…/непонятно/… не хватит на двоих. Я лежу в темноте»

И припев – такой прозрачный и точный. На поражение:

«Слушая наше дыхание, я слушаю наше дыхание. Я раньше и не думал, что у нас на двоих с тобой одно лишь дыхание. Дыханье… Сука, ты Вить, понял?» Я невольно рассмеялась – тётя Марина не вовремя вклинилась, конечно…

Раз за разом слушала и мотала, слушала и мотала – и час спустя разобрала уже практически весь текст. А ещё обнаружила, что изрисовала почти все пустые тетрадные листы из папки с рецептами. Маленькие, но тщательно прорисованные почеркушки – какие-то люди, киты, птицы. Кто был на этих рисунках? Не знаю, но думаю, что я-то точно там была. Я и мой мир. Мои чувства. Такие же корявые и неумелые, как и сами картинки.

А ещё, весь этот час я улыбалась.

«Я пытаюсь разучиться дышать, чтоб тебе хоть на минуту отдать того газа, что не умели ценить… Но ты спишь и не знаешь – а у меня на это словно эхом из глубины души откликается: «Я люблю тебя, Люд. И ничего не могу с этим сделать…»1

И вроде предал, вроде поругались и даже, вроде, расстались… но я сидела и улыбалась, как счастливая дурочка, и в каждой засоренной посторонними шумами строчке песни узнавала нас с Денисом.

Я так ждала его. Так надеялась, что он не выдержит, так хотела, чтобы приехал… Весь день безвылазно просидела у окна в общаге, боясь отлучаться даже в туалет. Но с каждым бесконечно долгим часом меня всё больше сковывало мукой. Не было сил даже на то, чтобы нормально дышать.