– Нет, пап, спасибо. Подожди меня у подъезда. Я в квартиру двенадцать. И не волнуйся.

– Хорошо, – кивнул отец, сам себе удивляясь, – только недолго.

Галя поднялась на нужный этаж и позвонила в двенадцатую квартиру. Дверь открылась. В ярко освещенной квартире загремела музыка, что-то вроде бравурного марша, находящиеся в ней девушки и парни столпились в прихожей и громко засмеялись, загалдели, зашумели.

– Ты глянь, Андрюха, из пяти только одна явилась. Это – лю-ю-бовь! – Какая-то девушка с длинными волосами обняла за шею Андрея Тишкова, который стоял в центре компании. Красивая рубашка была расстегнута на его груди, светлые волосы растрепались, а глаза стали темно-синими. Галя, ничего не понимая, молча смотрела на смеющихся людей. «Он красивый, а она, наверное, его девушка. Тоже красивая». – Галя вдруг почувствовала зависть к этой темноволосой красавице, которая была так уверена в себе, в том, что ее жесты, ее слова будут поняты правильно не только окружающими, но и Андреем. «Он тоже ее любит. Зачем тогда со мной на Новый год гулял?» – подумала Галя, развернулась и стала молча спускаться по широкой лестнице.

Между тем первым матчем, когда она увидела начинающего хоккеиста, и этой ночью были их долгие разговоры, якобы случайные встречи в широких вестибюлях родной высотки, множество звонков «по делу»: «Ты не скажешь, в каком году мы выиграли у канадцев?», прогулки по Яузскому бульвару, два чаепития у Тишковых дома, посещение матчей с его участием. («Тиш-ков! Тиш-ков! Тиш-ков!» – кричала она со всеми трибунами вместе, а потом ждала его у служебного подъезда, но ехали домой они порознь – он на автобусе с командой, она – на метро, счастливая от того, что целый вечер могла его видеть.) Между тем первым взглядом и этой ночью пролегла ее первая влюбленность полудевочки, полуженщины. Влюбленность наивная и разрушительная из-за своей безнадежности.

– Ну что, все хорошо? – министр речного транспорта таился у подъезда, как воришка на шухере.

– Да, почти, – ответила Галя, а когда они вышли из двора-колодца и подошли на угол Солянки, она посмотрела на темную махину дома и расплакалась.

– Вот так, – проговорил Николай Кузьмич, – вот так! И зачем? И почему?

Он приговаривал, а сам обнимал свою выросшую дочь. Он все понял, но помочь ничем не мог, а потому только сопел и гладил овечий воротник ее дубленки.

Елизавете Филипповне Галя не верила – молодые люди еще очень не скоро придут к ней в гости, а если и придут, то выглядеть будут они совсем не так, как Андрей Тишков. Ей больше такие истории не нужны. Синица в руках – вот ее счастье. Пусть небольшое, скромное, но свое. Как домашний творог – без красивой упаковки и не такой вкусный, зато не отравишься.

Когда Галя первый раз увидела Вадима, детали жестокого розыгрыша почти забылись. Она даже не думала о восходящей хоккейной звезде. Она все это забыла, как забывают страшное, поскольку мозг отказывается помнить унижение, помнить то, что может разрушить весь организм.

– Он – странный. Человек не может молчать целый вечер, если он здоров и воспитан. – Елизавета Филипповна поджимала губы. Только что их дом покинул молодой человек, которого внучка пригласила на чай. Ну, конечно, предлогом были занятия по алгебре, но вечер закончился чаепитием и черничным пирогом. Молодой человек мрачно просидел над своей чашкой целый вечер, на вопросы отвечал односложно и только иногда поднимал свои большие глаза и внимательно рассматривал стену над головой Елизаветы Филипповны. Отчаявшись завести легкий светский разговор, бабушка Гали замолчала и, выразительно посмотрев на внучку, произнесла: