В тот день Деря вошел в класс не просто серьезно, а даже как-то торжественно. Он был, как всегда, в черном костюме, но в новом, и под пиджаком была не зеленая армейская рубашка, а белая, редкая тогда, нейлоновая сорочка и узкий черный галстук. После того как мы сели за парты, он достал из папки тонкую тетрадь, как обычно, заглянул в нее и сказал:

– Сегодня, ребята, я вас спрашивать не буду. – Мы зашевелились – Сегодня, – он повысил голос, – у нас будет свободный тематический урок. – Деря подошел к доске и написал на ней красивыми буквами: Коммунизм как общественно-экономическая формация.

Признаться, в пятом классе мы меньше всего думали о нем. Такие понятия, как коммунизм, перестали нас, пацанов, волновать еще с детского сада, да и то, если кто в него ходил… Нас интересовало следующее: какая машина лучше, «запорожец» или «москвич», кто победит – боксер самбиста или наоборот и, наконец, кто сильнее – кит или слон. А коммунизм, что коммунизм?

Деря посмотрел еще раз в тетрадь и начал:

– С древних времен, ребята, с первобытно-общинного строя, простой человек мечтал о том времени, когда все будут равны, мечтал о справедливом строе.

Дальше пошли слова непонятные, а потому и неинтересные: формация, производственные силы, базис… Я заскучал, и все заскучали.

А Санька – нет. Он толкал меня в бок, хотел что-то сказать, глаза его горели, но разговаривать на уроке Дери было нельзя. Деря ходил спокойно от окна до двери, говорил уверенно и громко, по порядку. Рассказав одно, он заглядывал в тетрадь, говорил: «Дальше…» – шел дальше. Чем дальше он говорил, тем голос его становился громче и торжественнее. Ничего не понимая и не пытаясь понять, мы все равно сидели тихо, запуганные Дерей. Только Санька беспокойно вертелся рядом со мной.

– Пять минут осталось, – прошептал сзади Мельник, единственный обладатель часов в классе.

Санька дернулся и поднял резко и высоко руку. Деря продолжал ходить и говорить, не видя никого.

Кончики Санькиных пальцев дрожали. Деря его не замечал. Я хотел остановить Саньку, схватил его за руку, но Санька оттолкнул меня, встал и сказал громко и неожиданно, так что даже Деря вздрогнул:

– Можно спросить?

– Да, – сказал Деря, еще ничего не поняв.

– А при коммунизме все люди…

– Фамилия, – остановил его Деря, пришедший в себя. На его уроках надо было сначала говорить фамилию, а потом уж спрашивать или отвечать.

Санька запнулся и покраснел:

– М‑муромцев.

– Слушаю, – сказал Деря.

– А при коммунизме все люди б‑б‑б‑бб…

Первую часть своего вопроса Санька успел сказать быстро и понятно, а вот дальше его заело.

Санька покраснел еще больше и начал снова:

– А при коммунизме все люди б‑б-б-б‑б…

Глаза Дери сузились, и сам он как-то сжался. Он не знал, что Санька заикается и ему надо успокоиться, чтобы нормально все сказать, и мы замерли, не могли даже пошевелиться, не то что объяснить все, и только сидели и смотрели на Саньку и Дерю, с ужасом ожидая, чем все это кончится…

– Б‑б‑б, – он никак не мог сдвинуться с этой проклятой буквы.

– Что при коммунизме? – спросил Деря резко и громко.

– А при коммунизме все люди б‑б‑б…

– Что люди?

– Б‑б‑б…

– Сесть! – приказал Деря.

Санька тихо сел.

Деря подошел к столу, заглянул в тетрадь и перешел к заключению:

– Таким образом, ребята, коммунизм – это такая общественно-экономическая формация…

– А при коммунизме все люди будут…

Я не знаю, что дальше произошло. Почему-то Деря очутился рядом с Санькой, и рыжие Санькины волосы оказались в жилистом кулаке Дери, и голова Саньки поднялась вверх медленно, как во сне, и так же медленно опустилась вниз с глухим стуком, который расколол надвое слова Дери, возникшие неожиданно: