– Во время войны погибли? – жуя, спросила Мезенцева. – Великой Отечественной?

– До нее, – отозвалась тетя Паша. – Не поняла, о чем я? Ну, может, оно и к лучшему.

Николай понял, но комментировать сказанное никак не стал. Да и что тут скажешь? Чтобы по справедливости оценить все, что случилось в ту эпоху, надо было в ней жить. Только тогда возможно отделить правду от лжи, да и то не факт, что получится. А уж из нынешнего времени, как ни вглядывайся в тени прошлого, все равно ничего уже не разглядишь, а потому волей-неволей начнешь повторять все то, что тебе вдалбливает неугомонное ТВ через сериалы, аналитические программы и прочая, прочая, прочая.

Но одно Николай знал точно – это было время гигантов. И в разрезе страны, и в разрезе отдела. Он много дел той поры перечел, еще когда в дежурке сидел, и, отталкиваясь от наработанного за прошедшие годы опыта, теперь точно мог сказать – отчаянной смелости и отваги были тогда сотрудники. Они, нынешние, тоже не трусы, но все же в иных случаях могут и отступить, и на компромисс пойти. А те, из тридцатых, полутонов не признавали. Или так, или никак.

За всеми этими раздумьями Нифонтов даже и не заметил, как они вошли в лес. Весьма комфортабельный, следует признать. Фонари, лавочки, дорожки асфальтированные. По такому бы с Людмилой прогуляться как-нибудь, так, чтобы не спешить никуда, не ловить никого. Просто идти и идти, беседуя о всяких пустяках, шуршать опавшей листвой, фотографироваться на фоне особенно красивых деревьев. Короче, быть как все.

Только вот вряд ли такое возможно. Он тут, Люда там, в своей деревне, и никаких перспектив на воссоединение пока нет. Не желают ее отпускать из ковена безданно, беспошлинно, а та цена, что ему была названа… Ее он не примет.

Потому тупик. Но это пока. Раньше или позже все равно какой-то шанс разорвать этот круг появится, пусть маленький, пусть единственный, но он будет. И тогда важно его не проморгать.

– Вот тут поворачиваем, – скомандовала тетя Паша минут через десять, подсвечивая фонариком, который она извлекла из сумки, узенькую дорожку, которая лихо виляла между деревьев. – Евгения, не спи, замерзнешь.

– Ага, – зевнула Мезенцева. – Просто вторую ночь шастаем по каким-то ебе… Кхм. Закоулкам. И тропинкам. Если еще и завтра то же самое повторится, то я заору.

– До завтра дожить надо, – без тени иронии сообщила ей тетя Паша. – Фома Фомич – хозяин вздорный, он, бывает, гостей своих жалует, а бывает, и нет. Все от настроения зависит. Я всяко выберусь, такая уж мне судьба отмеряна, Коля тоже, он хитрец еще тот, знает, когда надо бежать, а когда стоять, а вот ты со своей расхлябанностью – не факт. Если только мы же из жалости тебя и вытащим.

– Надо было хлебца взять, – подсвечивая фонарем, который он включил на смартфоне, раскидистые деревья, произнес Николай. – Местному лешему им поклониться.

– Не надо, – отмахнулась старушка, шустро шагая впереди. – Не нужны местному лешему подношения. Да и нет тут такого давно. Был, да весь вышел.

– Это как же так? – изумился Нифонтов. – Лес – и без Хозяина?

– Хозяин есть, – тетя Паша ловко перепрыгнула через небольшой ручеек. – Куда он денется? Фомич тут главный, от края и до края. Все здесь его: и лес, и речки, и дороги, и живность. Захочет – ты до нужного места быстренько дойдешь. Не захочет – ввек до цели не доберешься.

– Забавно, – призадумался Нифонтов. – Так-то вроде все в стандартную схему укладывается, по всему выходит, что все равно твой Фомич – классический лешак. Вот только речки, с ними как? И еще ты сказала, что он многое знает из того, что в городе происходит, за тем мы к нему и топаем. А лесные Хозяева на все, что за пределами их владений, чихать хотели.